На флоте есть замечательная традиция — день рождения корабля праздновать широко и с размахом. Это официальный праздник для экипажа.
К празднованию народ приходит измученный подготовкой: большая приборка начинается за неделю до знаменательной даты и заканчивается лишь накануне. Празднику предшествуют всевозможные проверки, собрания, совещания и летучки. Строевой смотр обязателен — куда ж без него. В итоге цель достигнута: народ замордован до крайности и с нетерпением ждет окончания издевательств.
День корабля наступает с неизбежностью, как крах империализма или дембель.
Экипаж надевает парадную форму, готовится праздничный обед, поднимаются флаги расцвечивания.
Это такие разноцветные флажки, которые натягивают от мачты к носу и корме, получается очень красиво.
Офицеры следят, чтобы матросы не напились и завидуют мичманам, у которых уже с утра блестят глазки. У всех приподнято-истерическое настроение. Атмосфера пропитана ожиданием обеда, одеколоном и ароматными запахами мяса и жареной картошки, доносящимися с камбуза и раздуваемыми вентиляцией по всему кораблю.
Дежурство по кораблю в такой день — сущая каторга.
Дежурному не светит разделить общий праздник. Он заложник обстоятельств, швейцар, мажордом, мальчик на побегушках, держиморда, надсмотрщик и распорядитель. Все празднуют, а он
«за — все — в ответе», изгой, абстинент в силу обстоятельств и, по собственному разумению, просто мудак. И все это благодаря сине-бело-синей повязке «рцы» на рукаве, непременного атрибута дежурного. Маленький кусочек ткани, а как портит настроение!
Испытанный способ поднять настроение себе — это испортить его другим.
Лейтенант Косточкин, секретарь комитета комсомола корабля, напряженно работал над этим. Выругал наряд матросов — не помогло. Лейтенанта распирало изнутри, как воздушный шарик, хотелось совершить что-нибудь такое, о чем впоследствии пожалеешь, но будешь с гордостью рассказывать друзьям. Оскорбил дежурного по низам мичмана Куроедова, намеренно обозвав его Крысоедовым — тоже мимо. Шарик перло, он уже превратился в атмосферный зонд.
И наконец-то фортуна повернулась к нему …неважно, каким местом. В тот момент казалось, что именно нужным. Острым дежурным взором лейтенант заметил приближающегося к трапу замполита!
Тот вернулся из очередного отпуска и шел на родной корабль. Но так как отпуск был за два года, целых девяносто суток, про день рождения корабля как-то не вспоминалось. Лейтенант эту забывчивость, расслабленность и незащищенность своего прямого начальника уловил в момент.
На душе замполита радостно щемило от вида бухты, знакомых стремительных силуэтов эсминцев и сторожевых кораблей, желтенького здания штаба и, размеченного белым, асфальта причальной стенки. Радовало все: крики чаек, скупое камчатское солнышко, чистое голубое небо, запах моря, скрип швартовов, трущихся о кнехты.
Казалось, ничто не предвещало беды, которая неумолимо приближалась по юту, прижав «лапу к уху», отдавая воинскую честь, приветствуя начальство. Беда носила лейтенантские погоны и совсем не вызывала опасения, напротив, ее вид усиливал чувство возвращения домой.
Легко взбежав по трапу, зам отдал приветствие военно-морскому флагу, пожал руку дежурному по кораблю, отмахнувшись от официального рапорта, и благодушно-расслабленно спросил:
— А почему только у нас флаги расцвечивания подняты?
Вот оно, свершилось! — подумал лейтенант и уверенно ответил: — Так Пасха же сегодня, а эти олухи, соседи, наверное, забыли.
Мгновенно голубое небо стало черным и обрушилось заму на голову.
Благодушное круглое лицо лейтенанта превратилось в мерзкую гадкую рожу с гнусной ухмылкой, вместо давешней приветливой улыбки.
Палуба закачалась под ногами, в паху возник неприятный холодок, а в виски ударило:
— Ну, все! Писец карьере!
Недавно зама соседнего СКРа сняли за то, что радист перепутал позывные «Маяка» и китайского радио, и запустил китаез по палубной трансляции во время большой приборки.
А тут — Пасха! Стройбатом не отделаешься!
С матерным криком, потеряв фуражку, зам понесся по трапам на сигнальный мостик.
— Сорвать, снять, — стучали молоточки в висках, — может, еще не заметили…
Однако в такую удачу не верилось.
Вахтенный сигнальщик поприветствовал замполита:
— Здравия желаю, товарищ капитан-лейтенант, с праздником!
— Е…т…м…! — взревел зам. — Я Вам устрою праздник!
Непослушными пальцами, ломая ногти, он пытался развязать флаг-стропы, забыв, что достаточно потянуть за сигнальный фал.
— Приветствую, Олег Дмитриевич, с прибытием, — раздался за спиной голос командира. — Что, плохо закрепили? Даже на день рождения корабля постараться не могут…
— Какой день рождения корабля? Ведь Пасха сегодня…- прохрипел замполит.
Голубые глаза командира как-то мгновенно выцвели и вылезли из орбит. Он тоже начал впадать в ступор, но потом вспомнил, что утром видел запись в формуляре, а значит, все же, сегодня именно день рождения корабля, а не какая-то чуждая Пасха. «Может, еврейская Пасха» — мелькнула мысль и он начал пристально приглядываться к заму, которого знал уже года три. «Нет, вроде, не похож», — вздохнул он с облегчением, и от пережитого испуга решил выпустить пар:
— Вы что, совсем охренели? Не хватает мне еще поповщины. Вам что, лавры предшественника спать не дают? Так его расстреляли. Не везет кораблю с замами: один диссидент, другой сектант, оказывается.
Командир был не силен в хитросплетениях и направленности многообразных религиозных конфессий, а слово «адвентист» ассоциировал с чем-то неприличным. Да и не надо ему это было, он умел стрелять ракетами, торпедами и из пушек, а так же управлять кораблем в море и у стенки. Этого было достаточно для того, чтобы сознавать себя личностью состоявшейся и неординарной.
Это был удар ниже пояса для зама. Дело в том, что именно их корабль пытался перегнать за границу, в знак протеста против коммунистического строя, (а потом, наверное, выгодно продать флотские военные секреты), небезызвестный капитан-лейтенант Саблин. Он тоже был замполитом. Корабль, опозоренный на Балтике, перегнали на Камчатку и нарекли другим именем. Шрамы от крупнокалиберных авиационных пулеметов до сих пор были видны на палубе.
Именно из-за Саблина замам не разрешали сдавать зачеты на самостоятельное управление кораблем. Мягко отказывали в прошении, зная, что это не химики, экзамен сдадут, и на «отлично».
Намек на предшественника содержал в себе не больше и не меньше, чем в потенциале измену Родине. Сначала зам что-то вяло бормотал в ответ, сраженный командирскими аргументами, а потом, обиженный, медленно начал приходить в себя и огрызаться.
Перебранка набрала силу и переросла в свару. Свара затянула в свою орбиту, как смерч, весь экипаж. Праздник закончился.
Ругань начальства вылилась в практические действия по укреплению порядка, организации службы и воинской дисциплины.
Экипаж погнали на строевые, выпивших мичманов на суд чести мичманами трезвыми. С берега вызвали только что отпущенных к семьям офицеров.
Наконец-то праздник начал входить в привычную флотскую колею.
Лейтенант ликовал. Атмосферный зонд внутри раздулся до необъятных размеров межконтинентального дирижабля.
— И это все устроил я! — веселился Косточкин, глядя со стороны, как легкое веяние на ветру флагов расцвечивания переросло в шторм, ураган, торнадо флотского служебного пароксизма.
Но — недолго музыка играла…Он был лейтенантом, а это еще только эмбрион офицера. Не даром раньше на крейсерах, линкорах и броненосцах на полном серьезе звучала команда:
— Офицерам и лейтенантам собраться в кают-компании!
Его сгубила увлеченность процессом и отстраненный взгляд на происходящее. Расслабился, начал на события со стороны смотреть, а не из глубины, не из гущи. А служба подобного не прощает, особенно людям с повязкой. Как говаривал один старший товарищ, сфинктер постоянно должен быть сжат, а очко находится в состоянии настороженности, иначе в него вдуют!
В три секунды он был снят с дежурства, лишен ближайшего схода на берег, уличен в незнании Корабельного Устава, отсутствии личного недельного плана, запущенности служебной документации, слабой работе с подчиненными, не готовности к завтрашним занятиям по специальности и плохом исполнении обязанностей дежурного по кораблю.
От зама, вспомнившего, с кого все началось, Косточкин получил выговор, стойкую неприязнь в отношениях и в качестве личного куратора — старпома, по фамилии Костогрызов.
Зам тоже был не лишен юмора.
Спас лейтенанта только последовавший вскоре перевод в бригаду ОВРа.
