Черной крымской ночью мы прибыли каким-то медленно-почтовым поездом в Севастополь, прогрохотали стальными набойками новых ботинок по спящему городу до Минной стенки, а оттуда нас перевезли баркасами на крейсер «Жданов». Огромной бронированной скалой он стоял на рейде и обшаривал прожекторами бухту, словно очень не хотел, чтобы две сотни курсантов-первокурсников попали на него, но никак не мог обнаружить, откуда они появятся.
Чужие запахи и звуки окутывали нас. Берег выглядел добротно раскрашенной черной картонкой, приколотой к стене желтыми кнопками. Горячие доски палубы медленно отдавали тепло. С них не хотелось уходить, но нас повели в душное нутро крейсера.
Гулкие стальные ступени трапов уходили в бездну. Им не было конца. Казалось, еще минут пять такой ходьбы, и мы окажемся на дне моря.
‒ Пришли, ‒ остановился наш проводник, усатый мичман с засаленной сине-белой повязкой дежурного на рукаве, и обвел рукой огромный пустой кубрик. ‒ Располагайтесь, товарищи курсанты!
На трехъярусных подвесных койках лежали серые матрасы, набитые обыкновенными винными пробками. Они пахли старыми тряпками, которые мы в школе сдавали вместе с макулатурой на вес. На двух нижних койках устроились бывшие служивые, а я забрался на самый верх и сразу ощутил себя лежащим на дороге, усыпанной щебенкой. Пробки больно кололись в спину и противно хрустели при любом движении. В пяти сантиметрах над головой по трубопроводу то журчала, то затихала вода. Хотелось спрыгнуть на стальную палубу и лечь прямо на нее, но еще сильнее хотелось спать, и я провалился в какой-то бездонный, как крейсер, сон.
Меня разбудил шум у трапа. Стоящий рядом с ним дневальный пытался кого-то остановить.
‒ Я годочек, салага! ‒ с наглыми нотками в голосе почти кричал гость. ‒ Нас из-за вас расселили по постам. Я кое-что важное забыл в рундуке. Въехал? Или до тебя как до жирафа доходит?
Я сразу вспомнил, что на первую смену дневальным заступил курсант из баскетбольной команды роты, и ночной гость явно уступал ему в росте.
Любопытство повернуло меня на правый бок. В полумраке кубрика я сразу заметил у трапа Пата и Паташона. Гость еле дотягивал до подбородка дневального. Они были в слишком разных весовых категориях.
‒ Ты какого года призыва? ‒ не унимался привстававший на цыпочки годочек.
‒ Какого надо. Вали на свой пост. Не мешай людям спать. Мы сутки ехали в сидячем вагоне.
‒ Я ‒ годочек в законе. Мне осенью на дембель. Пусти к рундуку, салага! ‒ еще злее прошипел матрос и вцепился в робу на груди дневального.
‒ Перебьешься!
Годочек как-то странно всплыл над палубой, будто на том месте, где он стоял, исчезло земное притяжение. Он висел ко мне спиной, и я мог только представить, что на самом деле дневальный тоже взял его за грудки и приподнял.
Годочек болтал ногами, пытался ударить ботинком по колену дневального, но никак не мог попасть и только монотонно бил по медному поручню трапа. Получался гулкий и странный звук. Будто кто-то завывал, но никак не мог завыть по-настоящему.
Гравитация внезапно вернулась, и годочек упал на палубу, больно ударившись боком о ступеньку трапа.
‒ Ну ты и сволочь! ‒ оценил он соперника.
‒ От такого же слышу. Вали отсюда, а то вызову дежурного по кораблю, ‒ щелкнул дневальный клеммой телефона.
Годочек со старческим кряхтением поднялся, потер бок и вдруг с какой-то неожиданной легкостью взбежал по ступеням трапа. В наступившей тишине прорезался храп из дальнего угла кубрика. Кого-то даже не разбудил грохот схватки. Храп казался салютом победе дневального, и я снова провалился в сон.
В четвертом часу ночи присевший на рундук дневальный проснулся от нового грохота. По степеням в кубрик скатилось нечто стальное и вонючее. Оно упало к его ногам, и едкий желто-серый дым стал окутывать кубрик.
‒ Химическая атака! ‒ первое, что пришло в голову, прокричал дневальный. ‒ Рота, подъем! Химическая ата… То есть химическая тревога!
С заскрипевших коек посыпались курсанты. В одних трусах и тельниках, босиком, они бросились, расталкивая друг друга, к трапу и принялись взбираться на него на четвереньках, как альпинисты на гору. Противная резь в глазах выжимала слезы, кружилась голова, кто-то в дальнем углу зашелся в истошном надрывном кашле. Прямо под трапом на палубе лежала дымовая шашка и чадила дымом сквозь проблески огня.
‒ Давай водой зальем! ‒ подал идею самый умный из еще не выбравшихся из кубрика курсантов. ‒ Вон у них бачок!
Он подбежал к нему, отвернул кран и кружкой стал плескать воду на шашку. Металлическая цепь, на которой кружка крепилась к баку, была короткой, и вода редко долетала до пламени, изрыгаемого шашкой. Но если уж долетала, то шашка огрызалась каким-то змеиным шипением. Шашка умирала, но не сдавалась, словно подтверждая, что все плохое заканчивается медленнее, чем все хорошее. Дым почернел и стал еще сильнее пахнуть серой. Огромный дневальный памятником упрямо стоял на прежнем месте и, скорее всего, ощущал себя героем. Из его красных глаз стекали настоящие слезы.
На самой верхней видимой из кубрика ступеньке появились офицерские тропические сандалии. Мелкие, размером с конфетти, дырочки на их серой коже обещали что-то новое. Сандалии неподвижно постояли пару секунд, пока не успевшие выбраться курсанты не сползли по трапу в кубрик, а потом уверенно двинулись вниз. Над ними на фоне черных офицерских брюк раскачивалось ведро. Последним показался противогаз. Слева и справа от него на плечах лежали потертые погоны старшего лейтенанта. Светлая резиновая маска охватывала голову, а на уровне шеи хоботом висела противогазовая коробка защитного цвета. Выше ее проблескивал диск с дырочками ‒ мембранное переговорное устройство.
‒ Ну вы дураки! ‒ сквозь него искореженным металлическим голосом сказал хозяин противогаза. ‒ Сразу видно, что будущие политработники химию в бурсе не учат. Сера в смеси с водой образует серную кислоту. Ожоги получите. Разойдитесь!
Он поднял щипцами шашку и воткнул ее в песок в ведре. Не попрощавшись, замаскированный старший лейтенант двинулся со своим опасным грузом прочь.
‒ Очистите помещение! ‒ обернулся он с трапа. ‒ Я скажу механикам, чтобы проветрили кубрик.
Только тогда мы заметили сине-белую повязку на его левом рукаве. Значит, кто-то из курсачей все-таки добежал до дежурной рубки.
До утра многие из нас так и не уснули. Я стоял рядом с ними на верхней палубе, дышал горьким йодистым воздухом и смотрел на серые силуэты кораблей на северной стороне бухты. Они казались ненастоящими. Как будто художник, который раскрашивал берег черным, устал и еле мазнул в этом месте по полотну. Тогда я и представить не мог, что через три года я получу именно здесь, в Севастополе, свою первую офицерскую должность на одном из этих серых кораблей. Древний крейсер «Жданов» к тому времени будет стоять на ремонте в заводе, и я больше никогда его не увижу.
А годочка-коротышку мы вычислили утром. Он оказался химиком. Прижавшись спиной к переборке в узком коридоре, он затравленно водил глазами слева направо по окружившей его толпе курсантов, а когда понял, что бежать некуда, выдавил из себя единственное спасительное оправдание:
‒ Ребята, я же пошутил. Если бы я хотел навредить вашему здоровью, я бы бросил хлорпикриновую шашку, а не серную.
Химию мы и вправду в училище не проходили и потому разницу между шашками не поняли и, тем более, не оценили. Надеюсь, наш урок в коридоре годочек запомнил навсегда.
