Учения

Из повести «Автономный дрейф». Глава четвёртая.

Экипаж БДК «Хабаровск» получил в Камрани заслуженный отдых. Белов с моряками каждый день ходили на «американский» пляж, где купались в море, доставали с пальм кокосовые орехи, меняли у вьетнамских моряков банки с тушенкой на кораллы и примитивные пластмассовые безделушки. Такой «ченьч», конечно, запрещался, но командование на эти вещи закрывало глаза. «Колониальными товарами» не брезговали и офицеры. Особым шиком считалось привезти в Союз американские сигареты и восточные ароматные курительные трубочки.

Экипаж готовился к переходу домой.

Всеобщую расслабленность неожиданно нарушил приказ командования базы: срочно выйти в море для слежения за американским авианосцем «Интерпрайс». Видимо, на тот момент «Хабаровск» являлся самым боеспособным кораблем «камраньской» оперативной эскадры. Состав эскадры был непостоянным, состоял из прибывающих кораблей с разных флотов. А экипаж «Хабаровска» за два месяца морей был блестяще подготовлен.

До выхода оставалось три часа. Обед был назначен на час раньше обычного. В таких случаях офицеры не дожидались прихода командира, а садились за стол без привычной команды-приветствия: «Товарищи офицеры, прошу к столу».

Обедали молча, лишь механики вели увлеченный разговор на технические темы. Никто им не смел мешать. Все понимали, что сегодня они главные герои. Хотя говорить о службе во время обеда не приветствовалось корабельными традициями.

В это время на свое место за столом с шумом и пыхтением уселся начальник медицинской службы, выпускник военного факультета Горьковского медицинского института старший лейтенант Мильчин. Он был двухгодичником, эту категорию офицеров снисходительно называли «пиджаки». Отслужив два года, они, как правило, уходили на гражданку. С ними считались как офицеры, так и матросы-срочники. Ценили за профессионализм и пренебрежение к карьеризму. Звание старшего лейтенанта для них было потолком военной карьеры.

Мильчина на корабле уважали как специалиста, и командир был бы не прочь оставить его служить и дальше. Начмед отличался от других офицеров подчеркнуто небрежным отношением к ношению формы и строевым атрибутам. К примеру, не носил шитого краба, одевался в то, что выдавали на складе. При этом шутил о мешковато сидящей на нем служебной робе: страна дала, страна смеется. Мильчин был постоянным объектом шуток кают-компании, незлобных, дружеских подколов. Однако его добродушие могло резко перейти и в обидчивость, если кто-то перегибал палку.

С его прибытием обстановка как будто разрядилась. Кто-то рассказывал несмешной анекдот, а старший механик, прервав свой сугубо профессиональный разговор, вдруг серьезно спросил Мильчина:

— Игорь Сергеевич, с медицинской точки зрения чем отличается индульгенция от импотенции?

Начмед слышал разговор механиков о каких-то коленвалах, ступинах и шпильках. Поэтому в заданном вопросе не заметил подвоха, к тому же и сам был занят подготовкой к предстоящему выходу в море.

— Механик, — нарочито медленно и басом, прожевывая свежий огурец, начал начмед.

Механик в этот момент подобострастно смотрел ему в глаза.

— Механик, — продолжал Мильчин, — индульгенция, батенька…

По-свойски ставя себя по уровню интеллекта выше механика, Мильчин растягивал удовольствие и подыскивал фразу, чтобы подколоть собеседника, да заодно и припомнить значение данного слова. В институте он слышал подобные термины, но на какой кафедре, вспомнить не смог.

Многозначительная пауза затянулась. Сидящие за столом застыли в ожидании очередного каламбура.

— Индульгенция — это высшая форма импотенции! — наконец громко и четко парировал удар механика Мильчин.

Дружный хохот, как волну, бьющую в борт корабля, остановил приход командира. Тот представил офицерам командира бригады надводных кораблей капитана первого ранга Сергеева, высокого и подтянутого человека с широкой плечевой костью и огромными кулаками, в прошлом флотского боксера, выпускника Тихоокеанского военно-морского училища. Сергеев, как опытный командир, молниеносно оценил сам корабль и его офицеров. Впечатление в целом осталось хорошим. Через пару минут он стал своим в кают-компании. Сергеев рассказывал поучительные истории из своей жизни с юмором и привязкой к предстоящему выходу на боевое слежение.

— Главное, чтобы команда сработала слаженно, — продолжал поучать комбриг. — Как в футболе. Результат игры зависит от каждого из нас. А вот и история по этому поводу. Заместитель командующего флотом вице-адмирал Исаков проверил с группой офицеров штаба надводный корабль. И все-то ему не понравилось. Но свое недовольство командованию корабля он выражать не стал. Лишь когда проверяющие спустились с трапа на пирс, разошелся. Молча бросил белую адмиральскую фуражку на землю и стал топтать ее ногами. Покосившись на удивленных и обступивших его офицеров, сказал:

— Не штаб, а хреновая футбольная команда. Но самое страшное, что я в ней капитан!

Уже в море офицеры оценили этот необычный стиль руководства: без многочасовых совещаний, назидательства и нравоучений, без чинопочитания. У Сергеева была прекрасная память на имена, и он даже матросов старался называть по существующей только у подводников традиции — по имени и отчеству. А с главным комсомольцем корабля у него сразу же сложились особо близкие отношения.

Лишь на третий день морского поиска американский авианосец был обнаружен. Экипажи кораблей наблюдали друг за другом на расстоянии десятка кабельтовых. Погода стояла по-южному теплая, но слегка моросил дождь. Поэтому видимость, как говорят моряки, была на «три балла». Однако это не мешало штатным и «нештатным» корабельным фотографам получить снимки американского корабля очень хорошего качества. Многие моряки видели впервые такой величины военный корабль. Да и где его можно было увидеть? Тяжелый авианесущий атомный крейсер «Киев» советского Военно-морского флота, соразмерный авианосцу «Интерпрайс», в это время находился на Северном флоте.

В непосредственной близости советские и американские корабли находились около трех часов. Все это время корабельные подразделения выполняли задачи по боевой готовности номер один, то есть в случае необходимости были в состоянии немедленно ответить огнем по противнику. Хотя расстановка сил была явно не на нашей стороне. Да и как мог один корабль противостоять мощной группировке штатовской эскадры?

Для поддержки боевого духа личного состава замполит каждые полчаса по корабельной трансляции порциями выдавал тактико-технические данные кораблей противника.

— В группе охранения авианосца — американский эсминец «Джон Маккейн». Название свое он получил в честь двух адмиралов флота Соединенных Штатов, отца и сына. Адмирал-отец командовал авианосцем «Рейнджер» в период Второй мировой войны, а младший, Джон, стал подводником, — хрипел голос замполита в дребезжащем громкоговорителе.

Говорил он выразительно, четко выговаривая окончания слов. Правда, текст читал по бумажке, но моряки этого не знали и искренне удивлялись обширным познаниям своего комиссара.

— Бортовой номер 1067, водоизмещение 4165 тонн, максимальная скорость 27 узлов. Вооружение — 8 противокорабельных ракет «Гарпун».

На ходовом мостике, где собрались все командиры боевых частей, тоже грохотал голос замполита.

Комбриг прокомментировал услышанную информацию.

— Кстати, внук, Джон Маккейн, тоже пошел по стопам отца и деда. В конце пятидесятых стал военно-морским летчиком. Во время вьетнамской войны был сбит советским лейтенантом под Ханоем. Затем плен, где провел больше пяти лет. А сейчас он — сенатор. Адмиральские династии есть и на нашем флоте. К примеру, адмирал флота Владимир Касатонов. С 1964 года — первый заместитель главкома ВМФ, Герой Советского Союза. Сын Игорь, контр-адмирал, командующий Кольской флотилией Северного флота. Мы с ним учились на одном курсе в военно-морской академии. Толковый командир, — подытожил сказанное Сергеев.

Затем минуты две он внимательно разглядывал в морской бинокль вражескую группировку. А его благодарные слушатели напрасно всматривались в силуэты кораблей. Из-за усиливавшегося дождя их коричневые корпуса сливались с тучами, закрывавшими горизонт. Создавалось впечатление замкнутости пространства и приближения сверхъестественной силы, способной распорядиться людьми по своему собственному усмотрению. Но моряки во все времена, выходя в море, ощущают такую угрозу. Правда, они ее преодолевают в самом начале, чтобы в дальнейшем об этом не думать. Страх же существует всегда. Он предупреждает об опасности, заставляет приготовиться к преодолению трудностей, сплотиться с находящимися рядом сослуживцами. Чувство угрозы объединяет даже народы, дает им волю к победе над сильным врагом. А у моряков закаляет характер и возносит дружбу на самое почетное место в человеческих нравственных приоритетах. Она важнее любви, потому что любовь и смерть находятся рядом, они зачастую взаимоисключают друг друга, а морская дружба вечна и крепка. Без нее в море успеха не видать!

Сергеев между тем наконец-то прекратил бесполезное наблюдение. Пелена дождя окончательно затянула горизонт серой паутиной дождя.

— У американцев корабль называют в честь человека, имеющего заслуги перед Родиной, в том числе и при его жизни. У нас о нем вспоминают, лишь когда он умрет. А как же, спросите вы, императорский флот, где военная служба являлась семейной традицией? Знаете, чей род в России выдал больше всего адмиралов и флотских генералов? — поинтересовался Сергеев.

Он говорил о том, чего не представляли собравшиеся на ходовом мостике офицеры. Да, они этого не знали. Морской офицер, как и сам императорский флот, представлялись им оплотом самодержавия. Образцом неравенства в отношениях между людьми и вместе с тем примером коллективизма, высочайшего боевого духа. Не зря царизм использовал моряков для подавления армейских восстаний, а советская власть бросала их на наиболее сложные участки Гражданской и Великой Отечественной войн.

— Рекордсменом по числу вышедших из русских рядов высших офицеров является фамилия известного флотского историка адмирала Алексея Зеленого, — по-отечески, не ожидая ответа от присутствующих, продолжал рассказчик. — Десять адмиралов и генералов за период Крымской войны 1853 года и до Февральской революции 1917-го. Или Бутаковы, семь человек с «орлами» на погонах.

— Родственные связи помогают, — поддержал комбрига лейтенант Белов, — на флоте говорили, что если ты имеешь двоюродным братом адмиральского кота, то и это сослужит хорошую службу.

— У нас, лейтенант, флот рабоче-крестьянский, таких протекций, как в царском флоте, нет. Хотя…

Неожиданно капитан первого ранга прервал свой рассказ и повернул выключатель громкоговорителя. Голос из трансляции пропал, и вдруг стало тихо. По крыше рубки пулеметными очередями стучали капли тропического ливня. Воды, обрушившейся с небес, казалось, было больше, чем в море. Она заслонила непроницаемой пеленой обзор с мостика. Стало темно и как-то неуютно. В воздухе чувствовалась надвигающаяся угроза.

Комбриг так же неожиданно переключился на другую тему.

— Кто скажет, сколько управляемых зенитных ракет на вражеском эсминце?

— Четыре, — неуверенно произнес командир ракетно-артиллерийской боевой части, которому по должности положено было это знать.

— Неправильно, — жестко оборвал его Сергеев. — Кто продолжит?

Длинную паузу прервал звонкий голос вахтенного сигнальщика старшего матроса Андреева. Всем показалось, что тяжелая атмосфера разрядилась и комбрига снова охватит привычное доброжелательное настроение.

— Разрешите доложить, товарищ капитан первого ранга?

Сергеев, не показывая удивления, утвердительно кивнул в знак согласия. Было видно, как в уголках тонких губ слегка разгладилась жесткая линия морщинок. Крупный волевой подбородок вытянулся вперед, да и сам он приподнялся в командирском кресле, немного напрягся. Причиной тому послужила нестандартность ситуации. Матрос не имел права вмешиваться в разговор офицеров.

— Управляемых зенитных ракет — восемь, противолодочных ракет — двенадцать, артустановка МК-42, один вертолет, — скороговоркой выпалил матрос.

— Достаточно, — остановил его жестом комбриг. Он включил «Каштан» и объявил по всему кораблю: — Вниманию экипажа. Говорит командир бригады капитан первого ранга Сергеев. Корабль продолжает выполнять боевую задачу слежения за авианосной группировкой вероятного противника. Отмечаю слаженность действий всего экипажа. — Сделав паузу, более миролюбивым тоном добавил: — За проявленную в период выполнения боевой задачи бдительность, инициативу и блестящие профессиональные знания объявляю старшему матросу Андрееву Владимиру Сергеевичу десять суток отпуска. После возвращения с боевой службы.

За эти три часа все, кто находился в ходовой рубке корабля, узнали массу интересного из уст комбрига. Особенно заинтриговал его рассказ о том, как при подобной встрече двух кораблей американцы с помощью вертолета выбросили на палубу советского корабля подарок: коробку виски. Замполит же порекомендовал на надувном плотике отправить супостату томики В. И. Ленина.

Комбриг дал шутливую команду: подготовьте подарок супостату. Белов решил поддержать шутку комбрига и принес на ходовой мостик свой ответ вероятному противнику. Это был разговорник, составленный контрпропагандистом политотдела, — «Допрос военнопленного».

Между тем капитан первого ранга Сергеев продолжал исторический экскурс.

— Между прочим, на императорском флоте, если офицер находился в плавании длительностью от 120 до 180 суток, при выходе в отставку ему выплачивалось денежное вознаграждение — половина оклада жалованья за тот период времени. Командир получал премиальные и за длительность командования кораблем. А что у нас? — обращался Сергеев к находившимся на ходовом мостике офицерам, которые слушали его с нескрываемым любопытством. — Пенсион одинаков, служишь ли ты в плавсоставе или на берегу. Сплошная уравниловка. А о разнице в оплате воинского труда, по сравнению с сухопутчиками, и говорить не приходится. Командир армейского полка в 1914 году получал четыреста рублей царскими червонцами, а командир корабля всего на двести рублей больше![28]

Штурман доложил о приближающемся шторме, но операцию «слежение» сверху, из штаба, не отменяли. Авианосец между тем, похоже, собирался покидать место дрейфующей стоянки.

Неожиданно комбриг спросил вахтенного офицера:

— Что у нас с радиолокационной станцией?

Вахтенный от неожиданного вопроса выпалил:

— Доложить не могу!

— Не можете? — передразнил его интонацию Сергеев. — Потому что не следите за морской и воздушной обстановкой. Поднимите голову. Антенна не вращается.

Все дружно подняли вверх головы. Как он разглядел за пеленой дождя, что антенна остановилась, для всех осталось загадкой. Радиолокационная станция «Ангара» служила кораблю глазами. Станция универсальна — она могла отслеживать не только воздушную, но и морскую обстановку на дистанции до 150 километров.

Оказалось, перегорела диодная лампа. Почему-то ее долго искали, затем так же долго меняли. Казалось, прошел не один час. На самом деле минуло лишь десять минут. Но комбригу хватило и этого, чтобы по громкой трансляции сказать на весь корабль:

— Если бы был бой, по вине радиометристов мы бы уже погибли. Не люблю бездарей и лентяев!

Правое крыло тайфуна «Марианна» догнало корабли, когда их командование по-настоящему забеспокоилось по поводу погодных условий. Наконец корабли снялись с якорей и медленно пошли в разных направлениях. До базы оставалось около часа среднего хода. Переход обещал был трудным. Сначала всех изматывала тяжелая килевая качка, когда человеческие внутренности готовы вырваться наружу. Даже бывалые моряки переносят ее довольно тяжело.

Между тем череда неприятностей продолжала преследовать экипаж БДК. Механик доложил об аварии упорного подшипника основного вала в районе его выхода за корпус корабля. На него крепится основной винт, который и движет корабль. Как понял Владимир из коротких докладов, такую неисправность возможно устранить лишь в заводских условиях, в сухом доке. В Камрани сухого дока не было. Продолжать движение в штормовых условиях на дизелях опасно. Килевая качка плюс вибрация работы дизелей налагает на них дополнительную нагрузку. В ходе движения машину может сорвать со своего штатного места, с жесткой платформы. Тогда корабль потеряет ход. Но самое критичное в этой ситуации то, что из-за разрушения подшипника вода поступала через щель между корпусом корабля и коленвалом в кормовые помещения. Электрические помпы пока что справлялись с откачкой прибывающей воды. Но все это до поры до времени.

Комбриг провел экстренное совещание в ходовой рубке. Механик видел выход в срочном вызове буксира и прекращении движения. Положить корабль в дрейф и ждать в штормовом море помощи было, конечно, делом рискованным, но иного выхода никто предложить не смог. Командир согласился с механиком. Лишь замполит настаивал на продолжении движения своим ходом. Он объяснил свою позицию не техническими возможностями корабля, а тем, что блестяще выполненную задачу по слежению противника придется похоронить. Командование базы доложит о ЧП на флот, флот в Москву, и прощай, отличная оценка за боевую службу. Последуют оргвыводы. Прощай тогда, военно-политическая академия, мечта всей жизни замполита. Командир тоже понимал угрозу первого решения и для себя. Но лично-служебные последствия его смущали не в такой степени, как замполита.

Комбриг после того, как выслушал все доклады, сказал:

— Слово даю самому молодому, комсоргу.

Владимир предложил не прекращать работ по замене прокладки, чтобы остановить поступление воды. Спросил у механика, возможно ли будет запустить основной двигатель и выдержит ли прокладка при неисправном подшипнике? Если так, то корабль до базы дойдет своим ходом.

Механик ответил раздраженно:

— Все может быть, проблема во времени. Если за тридцать минут прокладку поставим, то попробуем запустить основной двигатель и проверить работу коленвала. Вероятно, пойдем своим ходом, но тогда подшипник окончательно будет разрушен. Проблемы начнутся в Камрани. Получить дефицитную запчать возможно лишь через главную базу, через Владивосток. А это займет не один месяц. Придется жариться все это время на вьетнамском солнцепеке.

Четыре месяца тропической жары, тоска по домашним и близким, всеобщее нарастающее раздражение от неожиданно возникшей критической ситуации не могли не повлиять на принятие решения.

— Доложите обстановку на фактическое время, — прервал доклад механика комбриг.

— В час поступает 60–70 тонн забортной воды. Откачиваем воду эжекторными насосами. Мощности их не хватает — всего 50 тонн в час. Существует угроза постепенного затопления дейдвудного отсека, хотя живучести корабля ничто не угрожает. Мы просто потеряем ход, а в шторм это опасно, — ответил механик.

— Гоняться во время шторма за авианосцем, у которого скорость в 35 узлов, самоубийство. Еще, не дай бог, встанем и начнем на виду у супостата пускать пузыри, — добавил замполит.

Комбриг подвел итоги совещания.

— Владимир Сергеевич, — обратился он к Белову, — давай спускайся к морякам в кормовой отсек, объясни им задачу простыми человеческими словами, без лозунгов. Посоветуйся с ними. Ваше место сегодня в кормовом отсеке. Связь лично со мной. Будем докладывать о ЧП во все инстанции. Вызовем буксир. Замполит, а вы не забывайте, что жизнь моряков важнее любой оценки.

В заключение изрек, как будто вынес приговор:

— Сергей Георгиевич Горшков, наш главком, именно для вас, механик, как-то сказал: «Нет аварийности оправданной и неизбежной. Аварийность и условия для ее возникновения создают люди своей неорганизованностью, безответственностью и безграмотностью»… Не люблю бездарей и лентяев, — добавил комбриг.

В кормовом отсеке стояла жара под сорок градусов. Громко урчали перекачивавшие воду помпы. Шесть моряков электромеханической боевой части, в трусах, чумазые от мазута и смазки, стояли у открытого люка дейдвудной трубы[29]. В полумраке машинного отделения Владимир разглядел еще нескольких моряков, словно призраки скользивших среди машин и труб. Он снял кремовую рубашку, ставшую мокрой за пару минут. Что дальше делать, не знал. Но, переговорив с моряками, понял, что объяснять здесь никому и ничего не нужно. Все парни знали свое место. Подошел механик и поставил задачу. Выяснилось, что в узком отсеке могут работать лишь два человека. Одному из них придется находиться там без водолазного костюма. Старшина второй статьи Хизматулин первым спустился в заполненный морской водой дейдвудный отсек.

Произошла заминка, суть которой разъяснилась позднее. Дело в том, что, кроме Хизматулина, долго под водой находиться никто не мог. Владимир выразительно посмотрел на механика, и тот, все поняв, кивнул в знак согласия. Вот они уже вдвоем стояли по пояс в теплой воде. Хизматулин то и дело погружался с огромным разводным ключом в грязную от мазута воду. Белов быстро освоился в этой непривычной для себя роли. Когда выныривал моряк, он занимал под водой его место. Таким образом откручивали большую шайбу, которая крепила сальник на трубе. Уже впоследствии, в заводском доке, Владимир не мог поверить в то, что они вручную смогли справиться с увесистым болтом, закрученным в заводских условиях при помощи автоматики.

В какой-то момент Белов почувствовал тупую боль в локте. Она быстро прошла, но Владимир с удивлением увидел на поверхности воды в ярком свете переносной лампы темно-красный круг. Это была его кровь, которая сочилась из разбитого локтя.

О незначительных травмах наверх не докладывали. Берегли авторитет экипажа и командира. Кто знает, что еще произойдет в море?

Через сорок минут прокладка была поставлена. Механик дал команду на запуск основного двигателя. Корабль пошел в базу своим ходом. Начальство на эскадре поняло комбриговскую телеграмму совсем уж буквально — корабль тонет и сигналы SOS не подает лишь по причине соблюдения скрытности. Командир эскадры выслал навстречу СКР «Летучий». Корабли встретились на входе в базу, и недоразумение разрешилось. Всю ночь комиссия штаба проверяла техническое состояние корабля. Прокладку, установленную в море, признали надежной, корабль оставили продолжать боевую службу и готовить к самостоятельному переходу во Владивосток.

Владимир Макарычев

Добавить комментарий