Первое сентября. Восемь сорок пять утра. На плацу училища построены все восемь рот. Задержавшееся летнее солнце удивленно скользит по загорелым после отпуска лицам, по медвежьей фигуре первого заместителя начальника училища в центре плаца, нервно переминающегося с ноги на ногу в ожидании выхода адмирала. Святой ритуал развода на первое занятие в году затягивается на минуту, на вторую. Большинство взглядов ‒ на двери контрольно-пропускного пункта, потому что именно оттуда кратчайшим путем из своего кабинета должен выйти контр-адмирал, начальник училища. От тишины можно потерять слух.
Красная створка двери медленно начинает движение наружу. Первый заместитель начальника училища становится еще выше ростом. Он готов рыком бывшего командира крейсера раздвинуть стены учебных корпусов.
Дверь открывается почти наполовину, и в появившуюся щель впархивает на ступеньки девочка в белой полупрозрачной блузочке и черной мини-юбочке длиной не больше двадцати пяти сантиметров. Ей семнадцать лет, она идет на первый в своей жизни рабочий день лаборанткой на кафедру технических средств кораблевождения. Она цокает по вымытому до блеска плацу туфельками на шпильках, а всем чудится, что она плывет по воздуху и вот-вот растворится в нем.
Несколько тысяч глаз неотрывно запоминают ее загорелые точеные ножки, ее выпрямленную, как у курсанта первого года, спинку, спелую пшеничную косу, ее маленькие розовые ушки и зеленую сумочку на плече. Всем хочется, чтобы она шла вечно.
С гордо задранным подбородочком она пересекает весь плац и поднимается по ступенькам главного учебного корпуса. Все благодарно провожают ее взглядом, даже первый заместитель начальника училища, как-то заметно помолодевший за эти секунды. А в это время тихо открывается дверь контрольно-пропускного пункта и на плац выходит адмирал, начальник училища. Он обводит настороженным взглядом синий курсантский строй, натыкается на черную спину в тужурке своего первого заместителя и делает к нему еще три шага. Ничего не происходит. Семибалльный шторм из чувств проносится по лицу адмирала. Все, к чему его готовила жизнь, оказывается иным, совершенно выпадающим из отшлифованного уставами порядка.
Адмирал делает еще два шага, и в этот момент из-за черной скалы его зама вправо выплывает чудное видение в мини-юбке. Оно цокает шпильками по бетонным ступеням, совершенно не обращая внимания на свою фантастическую популярность.
Адмирал, уже заметно успокоившись, подходит к заму, и тот, все-таки уловив чей-то сигнал из строя, на одном каблуке разворачивается к начальнику, вскидывает седую голову с белой фуражкой размером с колесо «Жигулей» и выпрямляет у всех курсантов и офицеров коленки криком:
‒ Училище, смирно!
Такого громового раската никто не слышал ни до, ни после этого дня. А лаборантка менее чем через год вышла замуж за выпускника и уехала с ним на Северный флот. Ее избранник всю жизнь гордился тем, что смог влюбить в себя девушку, в которую целых тридцать пять секунд было влюблено все училище…
Аннаба, порт в Алжире. Август. Уже утром воздух плавится и зыбко качается от жары. Плавбаза «Федор Видяев», на которой мы проходим морскую практику, третьи сутки стоит у причала лагом, то есть бортом. Витя, курсант из нашей роты, штангист, культурист и вообще красавец в сплошных рельефных мышцах, в одних плавках на баке отжимает штангу. Вскинет, опустит на грудь, подумает что-то свое, культуристское, и снова вскидывает. К нему подходит парень из нашей роты и тихо-тихо говорит:
‒ Витя, а за тобой уже третий день следит девушка вон с того балкона.
Дома на набережной ‒ французские по архитектуре, богатые, с балконами из кованого чугуна, с тканевыми навесами от солнца. Они кажутся игрушечными. Французы строили их на века для себя, но в итоге они достались арабам.
Витя опускает штангу на палубу, находит взглядом девушку на балконе и машет ей. Та почти мгновенно в ответ машет Вите. То ли дружба народов, то ли и вправду любовь с первого взгляда.
‒ А она ничего, ‒ добавляет Вите наблюдательный однокурсник. ‒ Я ее в бинокль рассмотрел. Наша ровесница. Глаза черные, как смола, мордашка симпатичная, курчавые волосы и зеленый лак на ногтях.
‒ Зеленый? ‒ удивляется Витя.
‒ А что ты хотел? Зеленый ‒ цвет ислама, а мы стоим в арабской стране вообще-то.
На следующее утро Витя снова тренируется и снова машет девушке. Она тоже вскидывает руку, но на балкон неожиданно врывается лысый мужчина, что-то кричит, показывая на русский корабль, и грубо заталкивает девушку в квартиру.
Оставшиеся три дня Витя качается как-то нехотя, с надеждой поглядывая на балкон. Наверное, он мог бы пойти в город и найти эту девушку, но его единственный выход на берег в иностранный порт в составе пятерки со старшим офицером уже использован, и он может смотреть на заграницу только с борта плавбазы. Даже на причал он не может спуститься по трапу. Причал – заграничная территория. Советские законы суровы.
В день ухода из Аннабы, когда плавбаза, медленно отвалив носом от причала, начала разворот к морю, Витя пришел на свое привычное место на носу. На нем были синяя курсантская роба и берет. Штангу с вечера перетащили в кубрик. Никто бы не разрешил ему качаться на ходу корабля. Он долго и тоскливо смотрел на берег и уже хотел уходить, как вдруг на балкон выбежала девушка и, подпрыгнув, замахала ему. На ней было красное платье, скорее всего, она очень хотела, чтобы он ее заметил. Витя тоже подпрыгнул и тоже замахал. Так они и махали, пока плавбаза не вышла из гавани.
Трое суток после ухода из Аннабы Витя плохо ел и не качался. На четвертые сутки мы подошли к точке стоянки у Крита, бросили якорь и начали перегружать привезенные в трюмах ящики и мешки с разнообразными продуктами флотского питания на собравшиеся там же корабли эскадры, и Витя попросил вытащить штангу на палубу. Все хорошее и плохое однажды заканчивается. Так закончилась и эта история…
Вечером по воскресеньям в училищном спортзале проводили танцы. Девушки проявляли чудеса героизма, пытаясь без пригласительных билетов прорваться через вахту контрольно-пропускного пункта в огромный зал, где их ждал неслыханный выбор парней в курсантской форме с якорями на погонах.
Невысокий Владик, первокурсник и отличник, тоже пришел в спортзал в поисках своей судьбы, а может быть, и счастья. Он пригласил на медленный танец черноглазую и розовощекую девушку, и его даже не смутило, что она оказалась чуть выше его ростом. Он держал ее за талию, дышал ее запахом, слегка разбавленным дешевыми духами, и понемногу сходил с ума. Потом, как полагалось в те исчезнувшие времена, последовал быстрый танец, за ним ‒ белый, и он чуть не задохнулся от счастья, когда девушка пригласила именно его в пару. После танцев он проводил ее до дома. Они долго сидели на скамейке у обшарпанной пятиэтажки, о чем-то говорили, но он слышал только гулкие удары своего сердца в ушах. Перед расставанием он обнял ее и неумело поцеловал в напудренную щеку.
Неделю Владик ходил пьяным от счастья, а в следующее воскресенье его поставили в наряд дневальным по роте, и он еле уговорил дежурного отпустить его на полчаса на танцы. Прямо в робе он прибежал в спортзал и среди танцующих пар сразу нашел ее. Теперь у нее был парень из соседней роты, красавец ростом метр девяносто. Когда стихла музыка, Владик подошел к ней и что-то спросил, но она даже не ответила. Она смотрела сквозь него, прижимаясь боком к новому кавалеру. Следующий танец сорвал пару с места, и они закружились в пестром водовороте из синих форменок и ярких платьев и блузок по спортзалу.
Владик выбежал на улицу, пересек училищный двор, перемахнул через забор и не помня себя добежал до набережной Днепра у речного вокзала. Внизу, у воды, было сыро и прохладно. Октябрьский ветер чуть охладил его раскаленное лицо, но не успокоил. Владик рыдал как ребенок, у которого украли любимую игрушку. Черная днепровская вода монотонно шлепками тыкалась в бетонный берег, и он, обернувшись к ней, вдруг подумал, что если утопиться, то так можно отомстить девушке. Она всю жизнь будет помнить об этом и мучиться. Другой мести он не мог придумать. Эта была самой жестокой.
‒ Товарищ курсант! ‒ заставил его отвернуться от воды окрик сверху, с балюстрады. ‒ Товарищ курсант, подойдите сюда! ‒ прокричал офицер с красной повязкой патруля на левом рукаве тужурки.
По бокам у него стояли курсанты то ли общевойскового, то ли танкового училища. Полумрак скрывал цвет погон, но неприятность исходила от любого их цвета.
Владик вспомнил, что он в робе, а значит, в самовольной отлучке, что он покинул дежурство, а это вдвойне хуже простой самоволки, и страх бросил его вдоль набережной в сторону речного вокзала. Он бежал, но краем глаза видел, что и наверху параллельно ему бежит патруль. Метров через двести их дороги сходились. Владик развернулся и понесся назад, но уже через десяток метров понял, что его засек настоящий пехотный патруль с навыками окружения. Навстречу ему по берегу топотал сапожищами по бетону второй курсант. Допрыгнуть до балюстрады и вскарабкаться на нее Владик не мог. Оставалось одно.
Он развернулся к реке, набрал воздуха в уже потрепанные бегом легкие и прыгнул в черноту. Осенний Днепр сквозь робу ожег его ледяной водой, но он, высоко вскидывая руки, поплыл к середине реки. Метров через пятьдесят Владик устал молотить ногами в пудовых ботинках, остановился и посмотрел назад. На том месте, с которого он прыгнул в реку, стояли три долговязые фигуры, и красными точками пульсировали раскуренные ими сигареты. Они могли ждать вечно, и Владик непослушными пальцами не без усилий развязал яловые, из крепкой кожи, шнурки прогар, матросских ботинок, стащил их и поплыл вверх по течению уже стилем брасс, поплыл, беззвучно раздвигая коченеющими кистями густую и вонючую воду перед собой и с ужасом думая, что судорога в любую секунду может свести мышцы ног.
Метров через двести он ползком выбрался на глинистый берег, посмотрел вдаль, на исчезнувшую в темноте набережную, и только тут, выстукивая зубами какую-то немыслимую морзянку, понял, как жутко он устал и еще более жутко замерз.
Он не помнил, как добежал до бетонного забора училища, как перелез через него и как вскарабкался по скользким ступенькам лестницы в роту на третьем этаже старого спального корпуса. Дежурный старшина, многое повидавший за годы службы на флоте и потому ничему не удивлявшийся, молча стянул с него мокрую робу, носки с килограммом налипшей глины, на себе оттащил Владика в единственную душевую в медчасти, усадил на кафель и открыл кран горячей воды.
Больше никогда Владик не ходил на танцы в спортзал. Менее чем через два года в отпуске в родном южном городе он встретил девушку и почувствовал, что именно она станет его судьбой. Наверное, она ощутила то же самое, потому что еще через два года они поженились и до сих пор живут счастливо.
