В жаркий летний полдень 1973 года у автовокзала Дымера, поселка городского типа в тридцати километрах севернее Киева, остановился запыхавшийся автобус-пазик с широко распахнутыми ноздрями-радиаторами. Его единственная дверь со звуком кашля заядлого курильщика отодвинула рывками влево одну створку, подумала и нехотя оттащила вправо другую. На раскаленный асфальт следом за тремя тяжко сошедшими со ступенек увесистыми тетками спрыгнул парнишка среднего роста с пузатым черным портфелем из кожзаменителя. Почетный караул из двух бабулек, сидящих у ведер с жареными семечками, даже не повернул головы в его сторону. По улице перед автовокзалом проехал на велосипеде с похрустывающими колесами тощий мужичонка в застиранной рубахе с вышиванкой на груди. За ним на веревке, привязанной к багажнику, нехотя протрусила корова, и только она взмахом хвоста поприветствовала нового участника гонки за поступление в Киевское высшее военно-морское политическое училище.
До лагеря, где собирали всех соискателей, от автовокзала парню пришлось идти через весь поселок мимо нескончаемых заборов. Из-за них эстафетой передавали незнакомца лаем друг другу местные собаки. Асфальт с каждой сотней метров становился все хуже и хуже, будто в поселке жил дракон, который по ночам выгрызал куски из узкого шоссе и еще более узких тротуаров. На окраине Дымера еды для дракона уже не было. Дальше пришлось идти в соответствии с памяткой, присланной из училища вместе с вызовом на экзамены, по разбитой грузовиками проселочной дороге.
В самом ее начале парню встретился курсант военно-морского училища с тремя золотыми птичками-курсовками на левом рукаве. Белая форменка, синий гюйс и бескозырка на затылке могли оказаться миражом, но мираж не сумел бы остановиться после вопроса парня. А он остановился, сдвинул бескозырку еще дальше на затылок, посмотрел на свои посеревшие ботинки и ответил:
‒ Правильно идешь. Тут до лагеря уже недалеко. Он в лесу. Решил квумпарём стать?
‒ Кем? ‒ удивился парень новому слову.
‒ Наша бурса по буквам ‒ КВВМПУ, а по-простому ‒ Квумпу. Потому все курсанты ‒ это квумпари. Въехал? ‒ кажется, он все-таки удовлетворился удивленным лицом парня. ‒ Ну ладно, успехов при поступлении, а я побежал, а то на автобус опоздаю.
Белая форменка, синий гюйс и бескозырка на затылке исчезли за углом дома, а парень пошел дальше. Будущее мелькнуло мимо него и стало прошлым. Наверное, это был какой-то знак, но кто думает о знаках в семнадцать лет.
Черная стена леса надвигалась на парня с каждым шагом, но он упрямо шел навстречу ей, как идет навстречу штормовому валу крохотный кораблик с одной надеждой, что он все-таки взберется на эту волну, а не погибнет под ней.
Если бы об этом парне, упрямо шагающем по зыбкой смеси песка и щебенки, именно в тот момент был снят документальный фильм, я бы с удовольствием посмотрел его, а потом еще как-нибудь пересмотрел, потому что этим парнем был я.
Я вообще не должен был сюда приезжать, не должен идти под испепеляющим солнцем к лесу, но я шел и шел, потому что только там, в лагере, я мог доказать всем, а главное, себе, что чего-то стою.
Я жил в областном городе-миллионнике Донецке в трех остановках автобуса от огороженного серым бетонным забором высшего военно-политического училища войск связи и инженерных войск. Рассказы отца об офицерах, рассказы шахтера, отдавшего Родине пять лет срочной службы и очень гордившегося тремя лычками сержанта, медленно, но верно стелили дорогу в будущее. В десятом классе школы я поступил на подготовительные курсы «Спутник» при этом самом училище, получил под роспись почти военную форму цвета хаки с погонами и пилоткой, ходил в ней на занятия по изучению радиостанций и считал, что легко стану курсантом, но тогда я еще не знал, что наш выбор ‒ это не всегда наш выбор.
В начале февраля я пришел с заявлением в районный военкомат. На втором этаже здания из оранжевого силикатного кирпича было по-больничному тихо и уныло. Призыв еще не начался, по пустой приемной начальника военкомата одиноко гулял ледяной сквозняк, шевеля шторой, и я смело потянул на себя ручку двери, обитой красным дерматином.
‒ Чего тебе? ‒ не поднимая головы от бумаг, спросил подполковник с седыми висками.
В петлицах на его тужурке золотом отливали танки. По стенам кабинета в рамках под стеклом висели фотографии с танками уже покрупнее. Они шли в колонну, стреляли, перелетали через траншеи, переправлялись через реку. Если бы они все оказались рядом, то от их грохота можно было бы оглохнуть.
Я протянул подполковнику исписанную ровным почерком бумажку:
‒ Заявление… В наше училище…
‒ Какое это наше? ‒ наконец-то поднял он на меня грустные серые глаза.
‒ Ну политическое… На Басэ, ‒ по-местному назвал я район, где почти сто лет назад бывший остзейский немец Эдуард Боссэ построил машиностроительный завод рядом с металлургическим комбинатом.
‒ У тебя кто отец? ‒ сощурил он глаза.
‒ Шахтер.
Подполковник встал, выпрямился, сбросив невидимый груз, полистал папку на столе и развернул ее лицом ко мне.
‒ Видишь список? Уже девять человек из нашего района. И все хотят поступать в донецкое училище, поближе к дому. Вот у этого отец второй секретарь райкома, ‒ ногтем подчеркнул он фамилию из середины списка, ‒ у этого ‒ директор школы, у этого ‒ главный инженер завода, у этого ‒ майор милиции, у этого… Короче, у всех папы-лапы, а у меня одно место на ДВВПУ по разнарядке. Кому отдавать?
В списке оказалась лишь одна знакомая фамилия. Это был троечник из параллельного 10-го «Б» моей школы. Я не знал, кто его отец, но почему-то в горле появилась странная горечь. В эту минуту я уже был твердо уверен, что единственную вакансию отдадут троечнику.
Руки сами собой сложили заявление вчетверо. Потом в восемь раз. Потом еще. Дальше бумажка уже не складывалась. В кулаке она была похожа на маленькую записную книжечку. В ней хранилось мое несостоявшееся будущее.
С цветной фотографии на стене на меня строго смотрел из-под густых бровей бывший политработник Брежнев и, казалось, хотел что-то подсказать, но у меня не получалось расслышать.
‒ А ты как учишься? ‒ попытался найти повод к отказу военком.
‒ На отлично. Почти по всем предметам. Кроме украинского языка и химии.
‒ По химии ‒ это плохо, ‒ сузил лоб морщиной подполковник. ‒ Я уже полгода не могу человека найти в Костромское училище химзащиты. А с меня требуют, мол, умри, но найди, ‒ поделился он своей давней болью. ‒ Как будто я волшебник. Ну ладно… Вот тебе список всех политучилищ, ‒ протянул измятую бумажку подполковник. ‒ Выбирай любое. Только не донецкое.
Сунув сложенное заявление в карман, я взял бумагу военкома, быстро пробежал по строчкам и не сдержал вопрос:
‒ А почему здесь нет львовского? Там на журналистов учат.
‒ У меня за три года, что я здесь, ни разу не было туда хотя бы одного места по разнарядке. Даже не пытайся. Это самое блатное училище в стране. Их выпускник-лейтенант получает с учетом гонораров больше, чем майор в танковых войсках, ‒ посмотрел он на фотографии на стене.
‒ Можно тогда в ленинградское? ‒ больше всего в списке мне понравилась бывшая столица империи.
‒ Можно, ‒ с облегчением опустил себя в кресло подполковник. ‒ Пиши заявление. Образец ‒ на стенде под стеклом в коридоре…
Дома отец выслушал мой рассказ, встал со скамейки у печной грубы, где он всегда грел шахтерский радикулит, прошелся по комнате к отрывному календарю и с хрустом снял верхний листок.
‒ Живем вчерашним днем, ‒ показал он висевшее от уже ушедших суток число. ‒ А потом удивляемся, почему все так плохо. Что за училище в Ленинграде?
‒ ПВО. Противовоздушной обороны. И город хороший.
‒ У нас не хуже. Забери заявление. Пэвэошники всю жизнь в лесу служат…
Увидевший меня вновь подполковник погрустнел и отрывисто спросил:
‒ Что еще?
‒ Можно список посмотреть? ‒ кивнул я на сиротливо лежащий на уголке стола лист. ‒ Я не хочу в ленинградское поступать.
‒ Выбери другое. Только побыстрее. Мне на совещание в райком надо уезжать.
Пока он говорил, я наткнулся в списке политических училищ на военно-морское. Оно было почему-то вовсе не у моря, а в Киеве. Наша тетка, проводница поезда Донецк‒Киев, ездила туда два раза в неделю, и как-то сразу сошлись в одну точку красота военно-морской формы, существующий всего на дистанции одной ночи поездом Киев и тетка-проводница.
Усталое лицо Брежнева на портрете в кабинете военкома выглядело уже не таким настороженным. Он явно привык ко мне и уже ничего не хотел подсказывать.
‒ Можно в киевское? ‒ с надеждой в голосе спросил я.
‒ Можно.
Лицо подполковника начинало наливаться краской, и я понял, что заявление нужно писать в коридоре.
‒ Оставишь у дежурного, ‒ бросил мне в спину подполковник.‒ Как вы меня все задолбали! Лучше бы я и дальше в полку служил!..
Вариант с Киевом сделал лицо отца еще задумчивее. За его плечами были послевоенные пять лет срочной службы, сначала в группе войск в Австрии, потом в Германии, потом в Румынии, а перед увольнением в запас ‒ в Молдавии. Он посомневался в чем-то своем, мне недоступном, и все-таки принял решение:
‒ Ладно. Поступай в военно-морское.
‒ Значит, можно? ‒ перехватило мне дыхание, будто до побеленного домика на окраине вполне сухопутного города Донецка донесло с океана порыв штормового ветра.
‒ Можно. Иди на флот. Моряки если погибают, то тонут быстро, без мучений…
