В Москву

Из повести «Автономный дрейф». Глава восьмая.

За шесть лет службы в Приморье Алексей сходил на своем корабле в два длительных похода общим временем в год и один месяц. В царском флоте, правда, пребывание офицера в море измерялось милями наплаванности. За каждую сотню миль он получал ощутимую прибавку к жалованью. В советском флоте по старой морской традиции выдавалась выписка из вахтенного журнала о «милях», так называли этот скупой на слова листок с количеством пройденного расстояния кораблем за время похода. Его даже не подшивали в личное дело офицера, а не то что добавляли денежное довольствие.

Но служба на боевом корабле, участие в длительных походах для капитан-лейтенанта Коркина послужили хорошей школой. Ему предложили поступить на очное отделение Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Академия давала высшее военное образование и гарантировала служебный рост. Поступить в академию было заветным желанием каждого молодого офицера-политработника. Алексей еще с января начал собирать необходимые для поступления документы и проходить медицинскую комиссию. Но главной задачей было продержаться без происшествий на корабле. Любое ЧП на уровне флота однозначно заканчивалось исключением из списка на поступление, а то и понижением в должности. И в этот раз его выручил случай, который избавил от сидения на пороховой бочке, как называли всякий корабль. Порохом являлся любимый личный состав. Алексей не понаслышке знал, что от моряков можно ожидать что угодно и когда угодно. В этом случае не работала никакая теория системности и правового просвещения. Не моряк проштрафится, так техника на учениях что-нибудь выкинет. Случайности и чертовщина всегда преследуют флот. Суеверие моряков во все времена не знало предела. Так, корабли никогда не называли женскими именами, не брали женщин на борт, не выходили в море тринадцатого числа.

Как лучший корабль бригады его подставили под проверку московской комиссии. Инспектор политуправления Военно-морского флота полдня провел на корабле в беседах с моряками и офицерами. Проверяли выполнение приказа министра обороны по предотвращению неуставных отношений. Итоги подводили в кают-компании.

За спиной докладчика висел большой плакат-схема с графиками случаев неуставных отношений военнослужащих, расчерченными по годам. График впечатлял, за четыре года такие преступления сократились в несколько раз.

— Практику по предупреждению случаев неуставных отношений следует взять на вооружение командованию других частей и кораблей флота, — сразу же заявил представитель политуправления ВМФ. — Командование корабля добилось заметных успехов. За три года ни одного преступления, нет и судимостей среди экипажа. Особо отмечаю меры предупредительного воздействия на нарушителей воинской дисциплины. Все, с кем беседовал, знают требование приказов и директив, меру уголовной и административной ответственности за нарушения Устава. Порадовала и наглядная агитация. Особенно уголки правовых знаний. Кратко, доходчиво и наглядно. Хотя порой приходится сталкиваться с формализмом при выполнении требований ЦК партии и директивных документов. Совсем недавно в соседней бригаде замполит корабля с упоением рассказывал, как он борется с неуставными взаимоотношениями. Вывесил, понимаешь, на всеобщее обозрение плакат с силуэтом человека под названием «Смертельные точки». И обозначил эти точки на рисунке. Смотрите, мол, куда нельзя бить, а то можно покалечить человека. Вот к чему приводят перегибы в правовой и политической работе.

Посмотрев на Коркина, проверяющий заключил:

— А вам, замполит, пора перебираться в Главный штаб, в Москву. Нам нужны профессионалы-практики, способные успешно проводить в жизнь политику партии и приказы министра обороны.

Все подумали, что таким образом проверяющий пошутил. Но через месяц Коркина вызвали в политуправление Тихоокеанского флота. Здесь Алексей встретился со своим первым кадровиком, Иваном Ивановичем.

Тот узнал его и приветливо, как старого товарища, слегка похлопал по плечу и усадил на диван.

— Что я говорил, встретились. Пережил ты паросиловой сторожевик. За это тебе и награда — проект приказа о назначении инструктором по комсомолу в политуправление Военно-морского флота. В Москву поедешь и далеко пойдешь, если не остановят, — не сдерживая улыбки, напутствовал Иван Иванович.

Жена не очень-то и обрадовалась известию о переводе в столицу. Все же уезжать с малой родины, где родители, друзья и знакомые, ей не хотелось. Но, проплакав весь вечер, начала собирать вещи. Жизнь военного — на чемоданах. Только строка военной присяги «стойко переносить все тяготы и лишения военной службы» касается военнослужащего, а выполняется по умолчанию всеми членами его семьи.

Москва встретила молодую семью неприветливо. В Банном переулке, где давно обосновалось городское бюро по сдаче и съему жилья, через посредника нашли квартиру, заплатив ему полторы капитанские зарплаты. Сдача квартиры для советского москвича с давних времен являлась особым и выгодным бизнесом. Официально он был запрещен властями как один из видов предпринимательской деятельности. Хотя существовало государственное бюро обмена и продажи квартир. Но выбор был настолько мал, а каждое оформление сопровождалось такими огромными, в месяцы, очередями, что люди искали обходные и более удобные пути решения своих проблем. Поэтому и сложился стихийно в Банном переулке полуподпольный рынок услуг по обмену, продаже и съему квартир. Будущие риелторы уже тогда неплохо зарабатывали на посредничестве, связывая напрямую покупателя и продавца. При этом они получали до десяти процентов от сделки. А государственное бюро без всяких очередей принимало и оформляло от уличных риелторов необходимые документы.

Нуждающиеся, особенно покупатели услуг, каждый вторник с семи до десяти часов утра собирались на этом небольшом пятачке старинной московской улицы. Другого, официального пути просто не было. Такие «черные рынки» жилья существовали тогда во всех крупных городах страны. Алексею был хорошо знаком механизм действия такого рода «магазинов» по продаже практически любой продукции. Во Владивостоке и Находке он иногда захаживал на рынки японских вещей и импортной радиоаппаратуры. Одни люди хотели заработать на привезенном из рейса «дефиците», другие — приобрести необходимый товар или услуги. Нишу человеческих потребностей, игнорируемых государством, тут же занимал наш предприимчивый народ. Знали об этом все. Милиция и власти с пониманием относились к народной инициативе. И не вмешивались, разве что проводили профилактические облавы на «менял».

Вот так рядом уживалось хорошее и плохое, патриотизм и шкурный интерес, стяжательство и тяжелый труд, в том числе военного моряка. Самое интересное, что все стороны по-своему были правы. Одним нужно за службу народу получать деньги, а другим эти деньги забирать обратно. Справедливость в Банном имела место быть и заключалась лишь в одном — деньги не пахнут. Алексей же в этой изнанке жизни подметил существование особого слоя советских людей, создающих в темноте переулков свой особый мир. Мир денег и удовольствий. Но он еще не догадывался, что за деньгами всегда следует стремление к власти. Власти над людьми и созданным их трудом богатством.

В Москву они взяли лишь самое необходимое. Съемная однокомнатная квартира устраивала по цене, но не удобствам. Давно не ремонтирована, грязные обои и рассохшийся паркет. Но исправно работала газовая плита и холодильник «ЗИЛ». Сливной бачок в туалете пришлось поставить новый. Вещи сложили в углу, так как шкаф отсутствовал. В казарме и то чище и уютнее, думала Татьяна. Ей стоило большого труда создать хотя бы видимость уюта в их новом временном жилище.

Муж каждые полмесяца находился в командировках. Ей пришлось самой найти работу. Татьяна устроилась кассиром в одном из строительных учреждений Министерства обороны. В то время в Москве расплодилось множество различных управляющих структур оборонного ведомства плюс штабы видов Вооруженных сил. Такая же картина наблюдалась и в гражданских министерствах. Но партикулярных чиновников в толпе не видно, а военного выдает форма. Многим соотечественникам, а особенно иностранцам, это служило поводом обвинить правительство в чрезмерной милитаризации гражданского общества. Кстати, в то время повседневное ношение форменной одежды было обязательным для военнослужащих. Приходить и уходить со службы в гражданской одежде считалось плохим тоном. Форму любили все. Не только сами военнослужащие. Потому и носили с достоинством. И не кичились своей принадлежностью к избранной касте, а подчеркивали всем этим близость и связь с народом.

Правда, им не объясняли, что будет с их жизнью лет через десять или двадцать. Они самостоятельно строили свою карьеру и были уверены — квартиру получат от государства обязательно, зарплаты хватит, чтобы раз в год ни в чем себе не отказывать в отпуске в ведомственном санатории. Плюс гарантированная и значительно выше гражданской пенсия. От военнослужащего и его семьи требовалось лишь жить и работать там, где скажут. Отказаться — значит остановить служебную карьеру. Выбор был всегда. Потому-то многие офицеры и стремились перебраться в крупные города. Там жизнь удобнее, с работой жене проще, детям есть где получить высшее образование. Карьера в таких случаях отодвигалась на второй план ради бытового благополучия. Собственность здесь становилась решающей силой — возможность получить квартиру в Москве была заветным желанием каждого офицера. Как говаривал известный писатель, квартирный вопрос испортил москвичей.

На работе у Татьяны оказался близкий по духу коллектив, из жен военных. Проблемы у всех похожи, и главная из них — получение квартиры. Крышу над головой ждали, наверное, с большим желанием, чем ребенка. Три года — вот средний срок ожидания. Главное — в каком районе города ты ее получишь. Ближе к метро, центру, бассейну, школе… Сейчас смешно вспоминать, но люди еще позволяли себе перебирать, тянуть время. А квартирная очередь в это время их подталкивала, шушукалась и, шипя, угрожала справедливостью. Списки очередников висели на доске информации каждого учреждения. Они делились на три группы: льготники, многодетные и назначенные на должность приказом министра обороны или его замом. Если же последнее условие не соблюдено, то очередник переходил в отдельный список лиц «второго сорта». Они получали квартиры в последнюю очередь, там же значились и стоящие на расширение жилой площади. С обсуждения списков, их движения начинался и заканчивался рабочий день.

— Нужно рожать, — сказала она как-то за ужином.

Алексей поправил — лучше сразу двойню. Получим «трешку». А то с одним ребенком опять проходить адовы круги сбора документов с просьбами и ходатайствами в жилкомиссию. Расширение квартиры почему-то не приветствовалось. Наверное, потому, что там заседали пожилые каперанги и полковники, считавшие, что в столице «лейтенантам» делать нечего. Их место в войсках. В Главный штаб следует перебираться из гарнизона в звании старшего офицера, когда планирование семьи уже закончено.

Алексей учился заочно в Военно-политической академии имени В. И. Ленина. В один из майских дней нужно было ехать в полевой лагерь под Кубинкой. Предстояла сдача комплекса экзаменов за первый курс. С вечера он погладил форму и стал надевать на пружину белый чехол фуражки, постиранный накануне женой. Вдруг он обнаружил на чехле бледно-синие пятна.

— Ты что, стирала чехол с хлоркой? — спросил Алексей жену.

— Конечно, — ничего не подозревая, ответила Татьяна, занимаясь на кухне принесенными с работы документами. За своей формой муж всегда следил сам. Она в первый раз решила постирать чехол.

— Его же стирают руками и только мылом или порошком, — с досадой ответил он. — Все испорчено, на выброс. И белого чехла у меня больше нет.

Татьяна оторвалась от работы и с ужасом поняла всю тяжесть своего проступка. Учеба мужа в академии для нее была делом святым, с ней она связывала дальнейшее благополучие их семьи. Еще раз перерыла все вещи. Наткнулась на белые форменные брюки. Они были сшиты из шерстяной материи, что и необходимо.

— Не переживай, нашла выход, — она успокоила, как могла, расстроенного мужа. — На машинке сошью новый чехол.

Но пообещать оказалось проще, чем сделать. Битых два часа она кроила, шила, подгоняла. Наконец, чехол надели на пружину. Смотрелся он замечательно. Когда Алексей стал натягивать его на фуражку, поля получились, как у немецкой фуражки. Со слишком высоким подъемом. До позднего вечера переделывали.

Рано утром Алексей примерил перед зеркалом головной убор и остался недоволен сделанной работой. Татьяна с трудом поднялась со стула. Лицо ее выглядело болезненным, взгляд испуган.

— Кажется, я беременна, — обреченно проговорила жена.

Он сразу же забыл огорчения с чехлом и бросился обнимать жену.

Когда Татьяне поставили месяц беременности, пришло известие из жилкомиссии — сдача очередного дома планируется к осени. Через два месяца. По закону, чтобы встать на двухкомнатную, требовалась справка врача о четырехмесячной беременности. Справку следовало предоставить немедленно, иначе срок получения жилья переходил на следующий год.

Алексей перебирал знакомых врачей, но найти никого не смог. Прибавить три месяца так, чтобы никто не знал, было опасно. И здесь выручил звонок от Владимира, старого училищного друга.

— В подмосковном Красногорске работает заведующим поликлиникой бывший врач с БПК «Хабаровск». Мильчин его фамилия. Найди. Обязательно поможет.

Кабинет руководителя городской поликлиники был чист и источал запах хлорки. Мебель практически отсутствовала, лишь во всю стену протянулась полка с книгами, да на стене висела фотография капитана в морской форме. За столом, уткнувшись в бумаги, сидел грузный мужчина с уставшими глазами. На лбу и в уголках крупных губ — бороздки, как шрамы, они делали его лицо суровым и мужественным. Он не обращал внимания на посетителя. Алексей был в форме капитана третьего ранга.

Наконец Мильчин оторвался от бумаг. Посмотрел на него по-детски добрыми глазами.

— Ну что, моряк?

— Я от Белова, справка мне нужна, — неуверенно промямлил посетитель.

— Медицинская книжка жены при тебе?

— Да, конечно, — он осторожно положил ее на стол.

Доктор внимательно читал каждую страницу, а Алексей с тоской подумал, что ничего доктор не сделает. «Белов говорил, что моряки дали ему кличку Индульгенция. Хорошее прозвище. Я тоже пришел за этой самой индульгенцией. Получу ли ее? За справку нужно платить все равно как за отпущение грехов. Но медики, похоже, устроились лучше святых отцов. Жизнь, смерть, здоровье, квартира — все в их руках».

Потихонечку, чтобы не мешать врачу, он положил на стол сверток, завернутый в газету.

Мильчин это заметил и вопросительно из-под густых бровей поднял на Коркина свои детские глаза.

— Чего это?

— Тельники. Теплая и простая тельняшки да бутылка «шила», — испуганно ответил Алексей.

— Вот это по-флотски. Сразу бы с этого и начал. А то «Белов прислал»… — С этими словами врач, не поднимаясь из-за стола, вытащил откуда-то стаканы, коробку конфет.

— Наливай, моряк, — скомандовал он.

Третью рюмку подняли за тех, кто в море, и тех, кого нет. Мильчин, наконец, поднялся из-за стола, чтобы достать из холодильника закуску. Был он не столько грузен, как показалось вначале. Высокий и мощный мужчина. В белоснежном халате он походил на доброго ангела-хранителя.

— Ну-с, молодой человек, — продолжил Мильчин, когда поставил на стол фрукты, колбасу и другие деликатесы того времени. — Рассказывайте, как вы в своем Главном штабе довели флот до того, что он уже в море не выходит?

И в самом деле корабли часто простаивали на базах из-за отсутствия топлива. Вынужденный «отдых» сказывался на настроении военных моряков и воинской дисциплине.

— Что рассказывать? Нехорошая обстановка по всей стране. Не только на флоте. Впервые рабочим и военным вовремя не выплачивают зарплату. Хотя что на нее покупать? Полки в магазинах пустые.

— Вот вам, молодой человек, и развитой социализм. Так что, ведете нас к светлому будущему? Когда оно наступит?

— Перестройка никак не может завершиться, — пытался оправдать свою профессию политработника Алексей, — видимо, люди еще к ней не готовы. Хотя надежд на нее с приходом Горбачева возлагалось много.

— Надежда умирает последней, — сказал Мильчин, хрустя ядреным огурцом. — С медициной, слава богу, пока все в порядке. Наша профессия вечная. Люди будут болеть, учиться, жениться, рожать. Мы нужны при любой власти. А вот вам, политкомиссарам, куда? Найдется ли вам место при горбачевских реформах?

Чувствовалось, что захмелевший медик говорит о наболевшем и обиды вымещает на Алексее. Скорее на его профессии. Оправдываться было бессмысленно, но, как учили старшие товарищи, позицию партии следует отстаивать как свою личную. Бескомпромиссно и напористо. Но что-то останавливало его от такой дискуссии. Он и сам был недоволен этой самой перестройкой. К тому же уже знал о существующей в стране большой группе несогласных. Мильчин же рассуждал почти как они. Их еще называли на политинформациях пятой колонной и пособниками американского империализма. Было интересно встретиться с человеком, исповедующим такие взгляды. При этом Алексей с удивлением ловил себя на мысли, что во многом с ним соглашается.

Мильчин между тем продолжал:

— Где же хваленая советская демократия? В магазинах пусто, а в холодильнике у первого секретаря обкома — густо! Где же гордость социализма — равные возможности и права всех народов Советского Союза? В Средней Азии в каждый кишлак проведен сибирский газ, а в твоей нижегородской избушке его нет и никогда не будет. А где же право наций на самоопределение? Я даже за границу без партийной характеристики выехать не могу, а не то что отделиться! Свобода и равенство? Я хочу продавать свой труд как хирурга не государству, а тому, кто больше заплатит.

— Уважаемый доктор, — решил что-то сказать в свою защиту как представителя партии Алексей. — Свобода — это осознанная необходимость жить так, как хочет большинство людей. Меньшинство подчиняется большинству. И их решение нужно сознательно выполнять. А если нет, то воцарится хаос и, как следствие, начнется разрушение государства. В любом обществе не будет чистого равноправия, как и не будет одинаковых людей. Это уже будут не люди, а механизмы. Поэтому-то в общих интересах меньшинство и выполняет волю большинства. Волю народа. Ведь народа больше, чем вас, докторов?

— Народа-то больше, только он идет не к вам, политрабочим, а к нам, врачам. Ты сам пришел ко мне за помощью, а не в церковь и не в партийную комиссию. Поэтому-то я особенный, и меня за это должен народ выделять изо всех других.

— А кто тебя таким особенным сделал?

— Как кто, я сам! — воскликнул, переполняясь собственной значимостью, Мильчин.

— Да, но прежде тебя кормили и учили бесплатно, не на твои деньги, а на деньги народа.

— Ну и что? Многих учили, но получился такой я один.

— Индивидуалист вы, доктор, — с сожалением ответил Алексей.

— Да, индивидуалист, и этим горжусь. А вы, коллективисты, так и будете всю жизнь делить крохи общественного богатства.

— А если завтра война, индивидуалисты по заграницам разбегутся?

— Давай, замполит, выпьем за твою жену и сына! Это и есть главное в жизни. Это и есть тот самый индивидуализм, — примирительно сказал Мильчин, разводя спирт водой.

С чувством выполненного долга Алексей с трудом доехал до дома, где торжественно вручил жене справку со словами «врачи пьют, как председатели колхозов». А как пьют мужики в колхозе, он знал не понаслышке.

— Крепкий хозяйственник должен и пить крепко, — шутил их нижегородский председатель, всегда начиная выпивать с полного стакана водки. Доктор делал то же самое.

Квартиру получили к концу года, двухкомнатную.

Вскоре Татьяна родила сына. Из роддома Алексей вез ребенка на служебном «уазике» в свое жилье. Стоял непроглядный туман. Молодой водитель-срочник два часа плутал по району Очаково. Кого ни спрашивали, все показывали нужный им проезд в разные стороны. Такое впечатление, что в Москве и москвичей-то нет. Никто ничего не знает.

Командировки продолжались каждый месяц, не менее десяти дней. Жена одна занималась ребенком. Правда, от таких приятных хлопот семья и отношения в ней становились крепче и надежнее. Алексей так же был загружен службой и учебой. Редкие выходные они проводили в бесконечном процессе ремонта квартиры и поисках продуктов на неделю. В начале девяностых из-за тотального дефицита приходилось по полдня выстаивать в очередях за самым необходимым. Буквально год назад они поражались московскому изобилию, и вдруг всему этому пришел конец. В обществе зрело недовольство генсеком ЦК партии Михаилом Горбачевым. Но в командировках, как и прежде, политуправленцы проверяли политзанятия и политинформации, их качество и регулярность проведения.

В одну из ставших уже обычными командировок он прибыл в военно-строительный отряд, расположенный в поселке Полярный. Эта военно-морская база существовала со времен основания Северного флота в 1934 году. Городок на склоне сопок, прижатый утесами к свинцовому морю. Холодные, незамерзающие воды Кольского залива, угрюмо и монотонно набегавшие на черные каменистые берега… Город, воспетый в знаменитой песне «Прощайте, скалистые горы», сегодня представлял собой заштатный северный гарнизон. Столица советского Заполярья давно уже переместилась в современный город на другом берегу залива, в Североморск. Вместе с тем обязательные атрибуты закрытого гарнизона — Дом офицеров, Военторг, музей боевой славы поддерживались на соответствующем уровне. Проверяющих первым делом знакомили с местами культурного досуга. Сопровождал их шустрый старший лейтенант с совсем не флотской фамилией Неплыви. Правда, он назойливо интересовался ходом перестройки и как-то по-особому преданно смотрел в глаза. Алексею быстро надоела эта игра. Он напрямик спросил старшего лейтенанта:

— Миш, что тебя так волнует перестройка? Ну, идет она и идет. Вооруженные силы, как при Хрущеве, не сокращают. Правда, на всеармейской комсомольской конференции, которая будет через пару месяцев, предлагают отделы комсомольской работы переименовать в отделы по работе с молодежью.

— Правильно, правильно, — еле сдерживая волнение, не сказал, а прокричал Михаил.

— Что правильно? Вы тут антисоветчину не поддерживайте! Это уже, знаете, батенька, оппортунизмом попахивает! — с иронией заметил Алексей. — Нужна стабильность в обществе, а реформы его лишь раскачивают. Вот и смена названия приведет к смене самого значения комсомола и задач нашей работы.

Широкоскулое лицо старшего лейтенанта раскраснелось на холодном ветру, глаза сощурились и слезились. Было видно, что он, словно рыба, глотал слова старшего комсомольского начальника и во всем с ним соглашался. Правда, имел свое мнение.

— Товарищ капитан третьего ранга, но сорок процентов молодых матросов приходят к нам служить не комсомольцами. Почему их всех нужно воспитывать под одну гребенку? Я за открытое и свободное определение, кому кем быть. Да и зачем комсомолу несознательный балласт? Зачем нужны люди, стремящиеся использовать организацию в своих корыстных целях? — не унимался старший лейтенант.

— Вы коммунист? — спросил Алексей, прекрасно понимая, что на партийной работе некоммунистов не бывает. Молодой офицер служил заместителем начальника гарнизонного Дома офицеров.

— Да, — ответил тот, сильно моргая слезящимися глазами.

«Испугался человек, — подумал Алексей, — надо бы заканчивать разговор». Слишком часто возникают подобные дискуссии, пусть ответы ищут отряды флотских агитаторов и пропагандистов. Получается, формы работы с людьми отработаны годами, а волнующие и нестандартные вопросы на официальных мероприятиях все обходят стороной. Боятся реакции политотдела. Вот люди и додумывают, что происходит в стране, на кухнях да в курилках.

— Воспитывать нужно молодежь в духе социализма, уметь им доходчиво разъяснять политику Коммунистической партии и Центрального комитета комсомола. Бороться за их души, помогать им разобраться в обстановке, — назидательно проговорил Коркин. — А вы, товарищ старший лейтенант, похоже, идете сами на поводу у несознательного элемента. Вместо того, чтобы отстаивать интересы народа и государства, выступаете за смену существующих в комсомоле порядков. Смотрите, так недолго договориться до того, что и комсомол скоро отменят.

Разговор так же неожиданно закончился, как и начался. Они вошли в теплое помещение флотского Дома офицеров. В небольшой комнате музея гарнизона на самом видном месте красовались стихи:

За главное! За то, что страх неведом,

За славный труд в просторах грозных вод

Спасибо партии, учившей нас победам,

И Родине, пославшей нас на флот!

— Написал эти строчки флотский поэт, подводник Алексей Лебедев, — заметив его взгляд, прокомментировал заместитель начальника Дома офицеров. — Он родился в Суздале 1 августа 1912 года. Учился в Костроме, Иванове. Закончил Высшее военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде. Служил штурманом подводной лодки, погиб 14 ноября 1941 года на Балтике. Лодка из похода не вернулась.

Алексей знал и любил его стихи. От них веяло морем, его соленой водой и силой. Да и сами строчки шли одна за другой не спеша, но мощно, как океанские накаты.

— Вот вы в мирное и сытое время говорите о необходимости реформ, но ни слова не сказали о партии и народе, выучивших вас. Флотский же офицер поэт Лебедев в тяжелые первые дни войны обращался именно к большевистской партии. Благодарил ее и посвящал ей стихи. Вряд ли тогда он думал угодить партийным начальникам! Стихи его искренни и патриотичны.

Посмотрев на старшего лейтенанта, равнодушно разглядывавшего стенд с портретом поэта, Алексей добавил:

— Сегодня для таких, как вы, важнее не боеготовность флота, а то, какая структура воспитательных органов будет после реформ. Каких начальников снимут и кого назначат. От этого зависит ваша карьера. А политический строй, сами Вооруженные силы для таких людей, как вы, значения не имеют. В любой революции есть люди, использующие ее, родную, в своих шкурных интересах. На какую должность метите, лейтенант?

— В Москву хочу, на любую должность, — глубоко вздохнул тот, не почувствовав в словах проверяющего подвоха.

Алексей читал другие стихи поэта, уже не обращая внимания на дальнейшие слова молодого и перспективного коммуниста.

И если ты, о Партия, велела

Громить врагов, рожденных силой тьмы,

Нет на морях для нас другого дела,

Которого не выполнили бы мы!

— У поэта, между прочим, есть сильная любовная лирика. Почему бы и о ней не сказать на этом стенде. Он же отдает свою жизнь не только за партию и народ, но и за свою любимую. Не стоит на стендах прославлять одну лишь партию. Отсюда и вопросы: славим партию, а полки в магазинах пусты. Правду людям нужно говорить… А так получается, что на официальных стендах пишется одно, а на кухнях идут дебаты про другое. А ведь двух правд не бывает…

Тут лейтенант энергично замотал головой и неожиданно продекламировал:

И если пенные объятья

Нас захлестнут в урочный час,

И ты в конверте за печатью

Получишь весточку от нас,

Не плачь, мы жили жизнью смелой,

Умели храбро умирать,

Ты на штабной бумаге белой

Об этом сможешь прочитать[38].

Алексей перебил Михаила и сам закончил стихотворение:

Переживи внезапный холод,

Полгода замуж не спеши,

А я останусь вечно молод

Там, в тайниках твоей души.

Военно-строительный отряд располагался у подножия самой высокой сопки в городе, на вершине которой находилась местная достопримечательность — огромный валун. Раз в год, перед приездом главнокомандующего Военно-морским флотом, его красили в черный цвет. Главком любил приезжать в Полярный, здесь он когда-то воевал, потом служил на морском охотнике. Об этом даже есть юмористический рассказ, как его красили черным лаком, а потом придавали естественный серый природный цвет. Тоже с помощью краски.

В отряд Алексей прибыл после обеда. В трехэтажной казарме, кроме дневальных, никого не было. Личный состав находился на работах. Алексей вместе с дежурным первой роты прошелся по спальному помещению. В казарме было тепло, многочисленные живые цветы по всему периметру огромных окон создавали почти что домашний уют.

— А почему окна зарешечены? — спросил дежурного Алексей.

Тот добродушно ответил:

— Чтобы в самоволку не бегали, товарищ капитан третьего ранга.

— Старослужащие, наверное, все равно бегают? — в тон ему спросил Алексей.

Лицо сержанта напряглось, видимо, он почувствовал подвох.

— Да нет, бегают молодые, — нашелся сержант-дагестанец, — на первых порах от гражданки отвыкнуть не могут.

Алексей покосился на дневального, стоявшего у тумбочки.

— А почему дневальный без штык-ножа?

— Нельзя ему доверять, товарищ майор, — по-армейски назвал его дежурный.

Дневальный был до неимоверности худ и выглядел изможденным и затравленным. Как будто за ним только что гналась свора собак. Видимо, его в той гонке укусили за ногу. Он постоянно чесал ее рукой.

— Дежурный, пусть дневальный пройдет со мной в ротную канцелярию. Побеседую с ним.

В кабинете командира роты было чисто, но обстановка гнетущая, как огромный облупившийся шкаф во всю стену. Коричневый и угрюмый.

— Садитесь, товарищ солдат, — предложил Алексей.

Тот с опаской присел на краешек рассохшегося стула.

— А что у вас с ногой? Снимите сапог, — приказным тоном произнес проверяющий. Солдатик, прежде чем приступить к переобувке, с опаской осмотрелся по сторонам. Алексей также осмотрелся. Они были одни.

Сильно запахло прелым и давно не мытым телом со странным сладковатым привкусом. Взору открылась голая ступня с гноящейся раной чуть выше ступни.

— Это что за рана, солдат? Кто тебя так изуродовал? — уже с участием вкрадчиво спросил Алексей.

Солдат не стал отпираться; видимо, его терпению наступил предел.

— Товарищ майор, — начал тот шепотом, — меня вторую неделю приковывают на ночь к кровати цепью. — Он опять начал озираться по сторонам и заговорщически продолжил: — Приковывают дагестанцы по приказу командира роты. Домой хочу. Бьют меня каждый вечер…

Высказавшись, он как-то сразу обмяк, взгляд стал безразличен, как у осужденного на расстрел.

— Да, брат… — только и смог сказать Алексей. — Дежурный! — крикнул он. Дверь сразу же распахнулась, словно дежурный ждал вызова проверяющего. — Срочно выписать документы солдату на госпитализацию. Я его сам отвезу в гарнизонный госпиталь. И вызовите командира роты!

Алексей раздавал команды, как когда-то на родном корабле, — уверенно и не терпя возражений. Когда он беседовал уже с другим солдатом, вбежал командир роты. Алексей, соблюдая субординацию, отпустил военного строителя в казарму. Сидя за столом ротного, он предложил хозяину кабинета присесть напротив. Злость на бестолкового командира, заковывавшего солдат ночью в кандалы и создавшего в казарме подобие тюрьмы с решетками на окнах, волной негодования захлестнула его разум. С другой стороны, Алексей представлял, как радостно будет встречен референтом главкома инспекторский факт, который обязательно войдет в доклад по итогам боевой подготовки за текущий год. О нем узнает весь флот, а затем последует гневный главкомовский приказ о наказании виновных. Алексею выпишут благодарность, а командира роты примерно накажут. Может, даже и досрочно уволят со службы. Самое страшное наказание для офицера, когда он автоматически лишается всех пенсионных льгот и срок службы обрывается, несмотря на то что ему служить до пенсии остался хоть бы один день.

А сотрудник аппарата, раскопавший такой факт, получит досрочное воинское звание и прозвище, например, Шахтер. А это уже добавляло авторитета в глазах сослуживцев, что дорогого стоило.

Меткие прозвища на флоте давались традиционно. Наверное, их история шла еще с царского флота. Тогда крепостные крестьяне, призванные во флот на двадцать пять лет, по деревенской традиции тех времен привыкли откликаться барину на кличку. Это было совсем не унизительно, скорее, служило знаком доверия. Эдакое братание классов угнетателей и угнетенных. Офицерам, правда за глаза, тоже давались прозвища. Многие из них со временем стали уже вроде и обязательными. Так, медиков звали «мичман дуст», политработника — «лейтенант досуг», а старших помощников за вечные придирки к качеству приборки называли просто — «капитан крюгер».

Мечтательные размышления как рукой сняло, когда Алексей поднял взгляд на сидящего перед ним командира роты. В уставшем человеке, одетом в коричневый плащевик, в некогда желтые, ставшие от грязи оранжевыми, резиновые сапоги, он узнал механика со своего первого сторожевика. Того, что спал пьяным в каюте с обгрызенными корабельными крысами ногтями. Ротный его также признал, но флотская субординация не допускала панибратства. Перед седым капитаном, прослужившим больше двадцати лет, сидел вчерашний лейтенант-комсомолец, сегодня в звании капитана третьего ранга. Пути судьбы необъяснимы и неисповедимы.

Бывшие сослуживцы смотрели прямо в глаза друг другу и молчали. Алексей вспомнил добродушного пьяницу-механика. Как тот помогал ему сдать зачеты на несение вахты дежурным по кораблю, приструнивал наглых моряков его боевой части, когда они пытались грубить молодому «комсомольцу», не выходя на утреннюю зарядку. Как на Новый год налил ради шутки ему в бокал вместо шампанского спирта и предложил первым поднять тост самому молодому офицеру корабля. А после того, как лейтенант, поморщившись, выпил, услужливо поставил ему стакан воды. Этот стакан стал спасительным для Алексея, он его так же спокойно выпил, но с обожженным горлом говорить уже весь вечер не смог. Зато заслужил уважение офицеров и, по словам механика, «безболезненно влился в дружный флотский коллектив». Не выпивающий офицер казался странным и опасным существом. «Кто не пьет, тот Родину сдает», — предупреждал молодых офицеров перед зачетом на знание корабельных средств пожаротушения механик. Несмотря на пристрастие к спиртному, в экипаже его уважали как честного и прямолинейного человека, классного командира и специалиста. Поэтому все и закрывали глаза на его «каютное» пьянство. В кабаки он не ходил.

Алексей первым поднялся и обнял сослуживца как родного, пришедшего из доброго далека. Тот как-то неуверенно дернулся всем телом, немного обмяк, но потом, собравшись, ответил крепким рукопожатием.

— Давай, садись на свое командирское место, рассказывай, как от Тимофеевки довела тебя жизнь до Полярного?

— Вино довело. Слишком поздно взял себя в руки, да люди добрые помогли. А точнее — женщина. Отгусарился.

Алексей про себя отметил, что на изрытом морщинами лице капитана горели спокойные и добрые глаза. Все его движения говорили о том, что у этого человека на душе и на сердце все в порядке. Он достиг равновесия между своими желаниями и возможностями. Медлительность и непоказная уверенность в движениях, то, как он по-хозяйски наливал чай, свидетельствовали об устроенности в жизни. О каком-то, известном лишь ему одному, благополучии или, может быть, счастье. Но Алексей тогда не понимал, что счастье возможно и без положения в обществе, без больших званий и должностей. Поэтому для него рассказ и поступки сослуживца оставались не совсем понятными. Это был взгляд человека из какого-то другого мира. При этом Алексей понимал, что устремления механика ему чужды. Всю жизнь посвятить службе лишь ради получения квартиры и небольшой пенсии? Льгот по поликлинике и пятидесятипроцентной оплаты квартиры?

Тогда, в сорок лет, на пике своей карьеры, Алексею казалось, что и старость-то никогда не придет. Но и в парусах не всегда бывает ветер, даже когда корабль только что сошел со стапелей. Нужно его молодость и ходовые качества доверить хорошему капитану и штурману. Так и в карьере — без маневров и интриг тут же выбросят из колеи. Отожмут, как судно при швартовке, заарканив крепкими капроновыми концами. Привяжут к пирсу так, что не вздрогнешь и не дернешься. А механик, похоже, понял истину о том, что бессмысленно кричать против ветра. Он был счастлив оттого, что выбрал свой путь и его выбор приняла доверившаяся ему женщина.

— Корабль наш четыре года назад отправили в Дальзавод, на металлолом. Я его своим ходом довел до Владика, — между тем продолжал свой рассказ командир роты. — В заводе жизнь сам знаешь, какая. В обед — не желаете ли помыть руки[39], вечером в ресторан. Да еще когда три мичмана в подчинении. Экипаж за ненадобностью расформировали. Знаешь, никогда не ходил по кабакам, а тут как прорвало — рестораны, друзья, залеты в комендатуру. Каких только подвигов не совершал. Мне казалось, что нас, четверых моряков, забыли в этом заводе. Просто потеряли. Но мы о себе громко напомнили. Как-то я остался на корабле, а трое моих молодцов-мичманов пошли в кабак. Чего они там вытворяли, не знаю. Только утром мне сообщили — забрать их из комендатуры. Оказалось, изрядно выпив, они разбили зеркало и кидались яблоками в посетителей ресторана. С милиционера содрали погоны, разогнали музыкантов и сами музицировали. В общем, оторвались по полной программе. В результате — парткомиссия. Командование их подвиги оценило достойно. Мичманов отправили служить в Тимофеевку, а меня командиром роты к военным строителям.

Механик прервал рассказ, чтобы переобуться в стоптанные черные форменные ботинки. Оранжевые сапоги так и остались стоять посередине комнаты в луже стекающей грязи.

— Рядом с заводом располагался военторговский магазин, — продолжил рассказчик. — Я частенько заходил туда за продуктами. Как-то само самой и подружился с продавщицей. Одинокая женщина, разведена, на руках десятилетний сын. Начали встречаться. Молодежь бы назвала это гостевым браком. Обязательствами мы себя не обременяли, а о любви и не задумывались. Но ее душевность и простота, уважение моего мужского достоинства как-то сразу расположили к ней. Она ни разу не упрекнула за пьянство, а лишь говорила — ты сегодня пришел пьяный, я тебе постелю на кухне.

В какой-то момент я понял, что пора выключать механизм самоуничтожения. Конечно, трудно сказать, когда и где завершилась бы моя жизнь без ее поддержки. Мне нужно было любыми путями покинуть Приморье, сменить обстановку. Не без ее помощи поговорили с нашим начальником политотдела. Вскоре меня перевели на Северный флот, в город морской славы Полярный. Назначили командиром роты в те же краснознаменные, овеянные судимостями и признаками бесперспективности военно-строительные части. Правда, из-за особых климатических условий здесь год идет за полтора. Важная привилегия.

Глубоко вздохнув, он положил правую ладонь на карман рабочей куртки в области сердца и продолжил:

— Квартиру при увольнении получаю из фонда строительных организаций практически в любом уголке Союза.

Поймав вопросительный взгляд Алексея, брошенный на его погоны, ответил:

— Звание капитана буду носить вечно. Представление на очередное командиры аннулировали уже раза три. Последний раз в прошлом году, когда пьяные дембеля-дагестанцы пытались сбросить ломами символ Полярного, тот самый валун на сопке, что в центре города. Представляешь, если бы им это удалось!.. Он бы раздавил нашу часть и еще полгорода в придачу! Да и главком уж больно любил этот самый камень. Старожилы говорят, здесь во время войны молодые офицеры назначали свидания с любимыми женщинами. Сопка крутая на подъем, политотдельцы не доберутся, думали ребята. Лучше бы они этот камень сдвинули, хотя зачем желать греха? Под ним же могли погибнуть люди. В общем, потужились джигиты, потужились, но даже пошевелить его не смогли. Да и что они с ломами могли сделать? На самом-то деле ребята просто шутили. А командиры решили, что произошло ЧП. Происшествие. Вот так меня лишили перспективы когда-нибудь стать старшим офицером. Хорошо хоть не уволили, а дали дослужить до пенсии. В личном плане ко мне не придерешься. Я же не пью. Через полгода у меня как раз будет двадцать пять лет выслуги. Все. На этом службу и закончу. Пойду в народное хозяйство.

Чувствовалось, что ему нужно было выговориться. Но комроты заметил, что собеседник спешит. Тогда он со скрежетом открыл дверцу огромного чугунного сейфа и выволок, как из пасти крокодила, длинную железную цепь.

— Вот эти самые кандалы. Просто цепь. Я ведь его для виду привязывал на ночь к кровати, в назидание другим. Как с этим стадом бороться? Ведь они работают на стройках вместе с гражданскими, бесконтрольно шляются по городу, пьют, воруют, насилуют. Знаешь, три дня назад пришел один солдатик ремонт делать к одинокой женщине. Сейчас под следствием находится за изнасилование. Может, не хотела расплачиваться, а ребята за правду намертво стоят. С гор же только вчера спустились. И так что-нибудь да происходит каждый день. А мне бы лишь до пенсии дотянуть.

Алексею изрядно надоело слушать рассказ о трудностях стройбатовской службы. Его откровения сострадания не вызывали. С неудачником общаться неинтересно, сам выбрал такой путь. Жалость лишь расслабляет человека, а борьба закаляет. Кто-то и сходит с дистанции, но в итоге службу, как и женщину, создает мужчина. Настоящий, не разомлевший от жалости ко всему живому на земле.

— Выброси ты эту цепь. Прямо сейчас, при мне. Ничего я докладывать наверх не буду. Надеюсь, потихонечку дотянешь до пенсии, осталось-то — начать да кончить. Помнишь, как в песне: «Ковыляй потихонечку…»

Они обнялись, как старые друзья, а «механик» подарил ему на память тот самый валун в черном цвете на сувенирной подставке.

Владимир Макарычев

Добавить комментарий