Однажды в Атлантике

—  Да, —  сказал Егоркин, — телевизор-то сегодня смотрели? Ага, а вот там опять какие-то пираты объявились, и этакая шелупонь[1] захватила наше торговое судно.

А лет этак пятнадцать-двадцать эти обормоты и соваться к нашим боялись, шпана уличная!

 Пробовали иногда придти и высадиться на наших «торгашей» с мечом, но каждый раз прямо в орало и получали! Были у нас офицеры, которые за пресечение этих «наездов» боевые ордена получали. Сам даже знаю таких – в нашем городе они служили когда-то! Нет, и сейчас нашим кораблям приходится пиратов пугать, но …

А тогда разъясняли всяким охламонам их ошибки достаточно популярно. «Бандарлоги» понимают по-хорошему только до тех пор, пока у них с рож не сошли синяки за прошлые проделки!!! Вот так, видно и надо! А то сидим по базам, а те и охамели – точно, как шпана на темной улице, пока ОМОН в отпуске.

 И вот вспоминается мне сейчас вот что… —  Александр Павлович хлебнул чай из своей знаменитой полулитровой «сиротской» фарфоровой кружки, размял и закурил сигарету, а вот только затем и начал свой очередной рассказ:

Было как-то такое дело, припоминаю … Вот уже который месяц наш сторожевой корабль находился на боевой службе, постоянно меняя точки стоянки согласно плану. Море, море без конца и без края! Вечно бледное от жары небо над головой, да колышущееся марево у горизонта. Даже вездесущие шторма нас забыли, штиль и легкий бриз уж какую неделю.

—  Главная задача нашего корабля была вполне мирная — охрана района рыболовства, если ты наших не трогаешь, мы тоже тебя не трогаем и каждый имеет свое свободное время!

В те далекие времена наши большие морские рыболовные траулеры вели промысел у северо-западных берегов Африки. Береговая охрана и военные  корабли  и катера прибрежных государств пытались им помешать. Они считали эту рыбу своей, надо полагать, не без оснований!

Еще тут же вертелись и пираты, надеясь на поживу. Местные патрули, видно были с ними в доле, да и различить их внешне никто бы уверенно не решился!

 Но один вид современного и достаточно мощно вооруженного корабля, теоретически способного разнести все ВМС прибрежных стран, заставлял и тех, и других держаться на почтительном удалении от советских рыбаков. Силу тут всегда уважали! Но часто пытались проверить и нашу решительность, и нашу бдительность  ….

Потом Егоркин рассказал притихшей компании вот что:

      Было жарко, вот к этому привыкнуть северянам было трудно. Где-то там, на востоке, лежали знаменитые пустыни, а иногда моряки даже могли наблюдать вдалеке возникающие в прокаленном небе сказочные миражи. Сам видел, ей-Богу,  когда высоко в небе, как из «Тысячи и одной ночи», появлялись города и замки.

Даже волны здесь были какие-то сонные, ленивые, как хреновые «годки», еле-еле перетекающие, по океану, как масло в бочке. Они равномерно болтали корабль целыми днями, что не улучшало состояния и настроения.

В машинных отделениях полураздетые турбинисты из-за высокой температуры несли сокращенную вахту, выскакивая  под тент на торпедной площадке дух перевести. Они смачивали водой полотенца, обвивали ими свои шеи и ныряли обратно в свой собственный филиал ада. Вот так и шло время – от вахты к вахте, а до конца похода было — как до Ташкента пёхом, как говорили моряки.

  Но, наконец, завершив очередное контрольное патрулирование, сторожевик двинулся к точке якорной стоянки дать отдых экипажу, да и сделать небольшую профилактику усталой технике, устранить все накопившиеся со временем мелкие поломки и «залипухи».

 Корабль ловко встал на якорь, «как учили». Точку можно было найти и без особых расчетов штурмана — в этой самой «точке» уже собралось с десяток рыболовецких судов из разных траловых флотов. Огромный плавучий завод по переработке рыбы выделялся среди них, как «дальнобойный» грузовик среди юрких «легковушек». Гигант величественно и лениво покачивался на зыбкой волне. Капитаны судов были довольны соседством с нами — гарантия, что никто из местных авантюристов не будет проверять «на вшивость» бдительность рыбаков, охраняемых  боевым кораблем.

 Запросив «добро», механик тут же начал свои давно запланированные работы. Кто-кто, а он-то знал, что в любой момент могут дать команду «сворачиваться» и времени на раскачку не терял. Вся его чумазая орда тут же напала на технику с ключами и отвертками,  ветошью и смазкой.

Верхним командам работа тоже сразу нашлась. Беспокойный старпом капитан 3 ранга Борис Александрович Тетушкин носился по кораблю, тормоша команду и выискивая замечания по состоянию морской культуры. Он мобилизовал  народ на устранение всякого нарушения и безобразия – это с его критического взгляда. Борис-Саныч был где-то уверен, что если матросы не будут загружены занятиями и корабельными работами, то уже через день скатятся к истокам цивилизации. Бойцы тут же перестанут бриться и чистить зубы, а затем полезут на деревья и забьются в пещеры. Но старпом им этого никогда не позволит! И поэтому все свободные от вахты вовсю трудились, а уж как трудились — он присмотрит и оценит!

Вот и сейчас он перегнулся через леер и посмотрел на борт. Тетушкин тут же присвистнул от горестного удивления.

Вот это безобразие было похуже! Последний шторм шершавым языком тяжелых волн слизал приличный кусок краски с левого борта, оставив проплешины облупившейся шаровой краски. А кое-где волны даже свернули ее верхний слой «трубочкой» на площади метров десять!. Все это было особенно заметно в лучах яркого, горячего солнца, прокалившего сталь до температуры утюга. Струпья пересохшей краски отваливались и падали в море.

Сказалась спешка при подготовке к выходу в море. «Эх, краску завезли поздно, да тут еще дожди, не загрунтовали борта, как следует, не просушили, технологию нарушили и вот – получите ваши шпроты!» – удрученно размышлял  старпом. Он прикидывал расход краски для восстановления, мысленно оценивал ее запасы в форпике.

«Выглядим мы, как старая грузовая лайба с полупьяным экипажем! Хоть Военно-Морской флаг от стыда прячь! Хорошо хоть тут нет ни «супостата», ни начальства, так что выпендриваться не перед кем, но все же … Совесть — лучший контролер, как пишут на стеклах троллейбусов». Конечно, он преувеличивал, и сам себя накручивал, вдохновляясь на великие дела.

 Главный боцман старший мичман Васильков, не дожидаясь «высочайшего повеления», на куске фанеры уже подбирал «колер», поочередно смешивая краски в разнокалиберных консервных банках. Как видно, найти нужную рецептуру не удавалось, и мичман вполголоса изобретательно ругался себе под нос. Наконец, как видно, добившись приемлемого результата, Васильков вызвал четырех дюжих «орлов». В миру они звались минерами и  бойцами служб  и команд. Именно им он доверил им спустить себя самого за борт на беседке. Эту конструкцию он изваял собственноручно вот именно для таких целей из разных подсобных материалов, там и сям  «честно натыренных»» в базе.

Как всегда, на авральные работы назначили самых молодых матросов, но обычно главный боцман  легко и сурово пресекал такую избирательность, а тут заленился —  из-за жары, видно. Да на свою голову и все остальное тело!

 Он решил лично проверить, как новая краска будет выглядеть на фоне старой. «Чтобы не выглядел наш «Летучий» как бабкино разноцветное лоскутное одеяло!» —  пояснил он.

После этих слов мичман стащил с себя куртку-«тропичку», снял щегольские солнцезащитные очки с итальянским флажком, и, щурясь под ярким солнцем, спустился за борт. Баночку с краской и кисточку он умудрился прикрепить к беседке в специальных пазах.

 «Орлы», перепустив концы через кнехты и фальшборт, осторожно потравливали его на нужный уровень.

  Боцман был чувствительно тяжеловат, и матросы с усилием  удерживали его, ожидая команды, чтобы надежно закрепить концы. Он довольно насвистывал мотив популярной песенки и осматривал  борт, прикидывая объем работы, делая мазки кистью в разных местах — проверка на совместимость.

В этот самый момент из-за надстройки быстрым шагом вышел сосредоточенный и суровый Тетушкин. Заметив грозного старпома, молодой матрос заорал, как укушенный в соответствующее место: «Смирн-а-а-а!». От неожиданности остальные матросы бросили концы и встали, как вкопанные, обернувшись навстречу офицеру, проявив полученную в «учебке» строевую выучку.

Тетушкин уже было открыл рот, предостерегая, но – поздно! Он только и сказал немеющими губами: — Мать …

 Освободившиеся концы быстро-быстро ужами заструились по фальшборту, кнехтам и …  Из-за борта раздался вскрик, потом — грохот, матерные восклицания — и, наконец — шумный и затяжной всплеск! Пл-ю-ю-ххх! Брызги взлетели выше борта!

— Акула! —  испуганно крикнул один из бойцов.

— Хуже! – крикнул старпом, — это — боцман! Тащите быстро спасательный круг с бросательным концом! Сигнальщик! — заорал офицер басом:

— Человек за бортом! Эх, моряки хреновы, тудыт-растудыт через киповую планку в центр мироздания весь ваш семейный альбом в кисельные берега над прокисшей простоквашей! — длинно  выругался Тетушкин и выглянул за борт.

Но там уже было все в порядке – Васильков вынырнул, шумно отплевался, грозно проревел:

—  Ну все, сейчас приду и всех поубиваю! — клятвенно пообещал он.

Он на ходу ловко увернулся от веселой струи слива из шпигата гальюна и уверенно погреб к штормтрапу, спущенному с юта. Еще через полминуты боцман уже подтягивался на нем, выбираясь из воды.

Успокоившись, что все обошлось простым конфузом, Борис Александрович сказал бойцам:  — Так, значит, вам сейчас – амбец, а я – пошел! Сейчас тут будет такое, чему я не буду свидетелем! Не хочу! Выбирайте на борт вашу утопительную беседку, нечего ей там плавать. Ждите боцмана! Он сейчас сюда быстро-быстро придет, и объяснит вам все ваши ошибки, не волнуйтесь! Передайте Василькову мой привет!

 Бойцы озадаченно спросили нестройным хором:

— Товарищ капитан 3 ранга! Может, мы тоже … того, пока его нет?

— Не советую, братцы, вам еще хуже будет! Я-то  нашего боцмана со своего лейтенантства знаю! Найдет вас, как Барсик колбасу, а вот тогда … —  ответил Тетушкин и резво скрылся за носовой надстройкой … будет еще хуже! – донеслось оттуда, — Я этого ни видеть, ни знать не хочу … и да воздастся каждому по делам его!

— Пророк, однако! — хмыкнул командир БЧ-3, вместе комбатом лазавший вокруг торпедного аппарата, принюхиваясь — не разгерметизировались ли его «зеленые чушки» от сумасшедшей многодневной жары.

— Вот тут даже у меня мозгов хватит на достоверное предсказание — согласился  торпедист, — у нашего Василькова в арсенале очень ограниченный выбор воспитательных воздействий на его любимый личный состав.

  В это самое время  командир корабля, стройный и подтянутый черноволосый Яшин, в салоне своей каюты инструктировал  мичманов Петрюка и Егоркина. Разглаживая свои черные, с легкой проседью казацкие усы он говорил проникновенным тоном: — Мужики, я сейчас приглашу на борт капитанов с «рыбаков», а вы, тем самым временем прокатитесь на барказе по траулерам, попробуйте у них выклянчить что-нибудь из продовольствия. Благодаря решительным действиям наших полоумных трюмных, которые  после долгих стараний все же умудрились подтопить провизионки, у нас здорово подпорчены продукты. Практически все крупы замаринованы морской водой. Ну почему этих трюмных еще в яслях пьяные няньки не перекалечили! – сценическим тоном воскликнул командир: — Тогда бы их на флот не взяли. И я бы с ними никогда не знакомился, и не клянчил Христа ради у рыбаков крупы и овощи!

Теперь же нам до очередного танкера не дотянуть, тем более, что эта самая калоша беспечно припухает где-то на Канарах, якобы на срочном ремонте, если по радиограмме…

Только уже сверх срока, и когда выйдет – одному только местному богу и известно! Поэтому, берите «шило»[2] и вперед! И да благословит вас старпом, дети мои!

 Сигнальные звонки всколыхнули разморенный воздух и по трансляции  раздался звонкий голос вахтенного офицера: «Дежурному по камбузу прибыть в хлеборезку! Команде катера – в катер! Хлеборезку – к спуску!».

Командир проворчал: — Ну вот, у вахтенного офицера началось предобеденное голодное урчание! Да такое, что его прямо здесь слышу! Прямо, оговорки по Фрейду — и щелкнув тумблером внутренней связи, вызвал:

  — Вахтенный офицер!

— Есть! – ответил динамик его голосом. По тону чувствовалось, что тот уже готов к очередной «выволочке»! Конечно, так оно и вышло:

— Ну и  в какое такое плавание вы  собрались отправить эту бедную хлеборезку? Елки с палками и прочим рангоутом, сколько раз я и старпом будем отбирать у вас вашу «како» за ваши выходки?[3] —  ехидно поинтересовался Яшин.

В ответ раздались какие-то невнятные хрюкающие звуки на фоне подавляемых смешков.  Сигнальщики  уже доложили командиру, что от рыбаков в сторону корабля движется «мыльница» —  большой спасательный катер из стеклопластика. Такими катерами были щедро снабжены рыболовные и торговые суда.

— Ага! Гости к нашему шалашу!!! – резюмировал командир: — Вахтенный офицер! Катеру — «добро» с правого борта[4] до места! Трап вооружить! За замечаниями зайдете перед очередным заступлением, поговорим! Мне кажется — есть о чём!

— Помощнику командира по снабжению! Все накрыть в моем салоне! Буки-буки![5]

Возникший прямо из воздуха ПКС старший лейтенант Бухарцев предстал пред очами командира.

— Гостей нам дает Бог, вот именно! А посему — все должно быть на уровне стандартов военно-морского гостеприимства и даже чуточку выше!

— А мне кажется. что нам их приносят черти! — проворчал помощник по снабжению.

— Бывает, но не всегда! А вы слушайте своего командира, как первоисточник! Конечно, злой старпом и прижимистый Петрюк вам ближе, но я — умнее, потому, что я командир, а они пока — нет! — пошутил Яшин.

Швартовщики, одетые в оранжевые спасательные жилеты, засуетились на палубе. Там должен быть подчеркнуто  военно-морской порядок – объявил старпом, а не то…. Вот что такое «а не то…!» в устах старпома, швартовщики давно хорошо знали.

Отдав соответствующие команды, командир переоделся в белую форменную рубашку, и вышел из каюты, подгоняя вестовых, которые накрывали столы к приему капитанов судов.

Тем временем, от левого борта отвалил барказ с деликатной поисковой миссией Петрюка и Егоркина. Через некоторое время, поднявшись на борт первого из судов, Петрюк и Егоркин, поговорив с вахтенными, не стали искать начальство. А зачем? Они просто нашли заведующего кладовыми, затем – старшего кока,  и, конечно же, того, кто заведовал рефрижераторными «закромами». Слово за слово, нашли земляков,  потом обсудили служебные проблемы. В ход пошло «шило», «двигатель прогресса» в человеческих отношениях. Хитрый Паша Петрюк достал  на закуску сало, выкроенное из своих личных запасов, которые дожидались лучших времен в укромных уголках корабельной рефкамеры.[6] Заведующий этой рефкамерой был правоверным мусульманином, и Паша  ни капли не переживал за их сохранность.

Надо сказать, новый знакомец, оказавшийся белорусом, такому деликатесу обрадовался больше, чем выпивке. Проникновенно глядя ему в глаза, Паша Петрюк излагал ему кошмарные истории о тяготах и лишениях, когда продукты гибли в водопадах врывающихся волн из пробоин, пробитых вражьими снарядами в боях по защите героических тружеников рыбной нивы. Верил ли собеседник вдохновенному вранью мичмана, но вежливо кивал, да щедро угощал гостей.

Меж тем, Егоркин  не уставал подливать в кружки товарищей «по ниточке»[7] спирта. По традиционным на флоте неписаным законам, каждый разбавлял себе сам. Егоркин только делал вид, что пил. На самом деле его задача была физически обеспечить успешные действия продовольственника, который в борьбе за сытость экипажа не щадил живота своего. Тащить же обратно кому-то надо? Палыч же всем своим видом пытался создать видимость бескорыстных отношений в очередной компании снабженцев.

Новый знакомый, назвавшийся Кастусем, или Костей, расчувствовался,  и когда они хором, в три горла, исполнили песню «Песняров» про уплывшие куда-то за полной ненадобностью рушники, он решительно встал, загремел ключами и повел мичманов в свои заветные кладовые.

О! Это надо было посмотреть — по сравнению с куцым военным снабжением, провизионки «рыбака» походили на пещеру Али-бабы.

Вызванное с катера матросы перетащили в барказ коробки рыбы, банки растительного масла, полмешка крупы. А когда пили «на стремя»,  Костя-Кастусь, обреченно махнув рукой, сам вынес откуда-то коровью ногу, предусмотрительно прикрыв ее мешковиной от чужих глаз. Матросам же рыбацкая братва надавала пачек сигарет и упаковок редких тогда «жвачек». На других судах история повторялась, с теми или иными отклонениями в сценарии.

Наконец, добравшиеся до огромного плавучего завода храбрые мичмана приступили к поискам заведующего. Барказ заметно просел в воде, как отметил про себя Егоркин, оглянувшись с высокого трапа.

 А вот на плавзаводе целеустремленный, охваченный деловым азартом Петрюк чуть было не потерял славного Егоркина. Пробираясь по коридорам, они случайно забрели в тот отсек, где жили работницы консервного завода. И вот там их путь пересекли … живые нимфы и наяды (черт их разберет, в чем там у них разница и конструктивные особенности, если честно!), направляясь из душа по своим каютам. И вся их одежда состояла из одного-единственного полотенца … изящно повязанного на голове.

Оторопь взяла бывалого мичмана. Во рту и в горле образовалась полная Сахара. Он протянул к ним руку, да так и застыл. Замерз! В груди как-то захолодело, обильная растительность на груди и некоторых других частях тела хищно стала дыбом! Застоявшиеся гормоны при виде живых, обнаженных женщин с разгону ка-а-к долбанули мичмана прямо в седеющую голову. В ней что-то произошло, что-то щелкнуло в блоке управления, и все внимание мгновенно переключилась на этих нимф. Весь налет цивилизации и воспитания слетел с сознания Палыча в одну секунду!

 Они все были прекрасны — так, по крайней мере показалось Александру Павловичу. Он уже почти полгода не видал женщин так близко. Ибо полноватая и вульгарная буфетчица танкера, которая при заправке плевалась семечками, разглядывая боевой корабль в кабельтове от себя, была не в счет. Но даже просто посмотреть на неё сбегалась на бак добрая половина экипажа.

А тут … рядом, да еще так привлекательно и призывно обнаженные. Никакого тебе стеснения и смущения! И зовущий запах вымытого женского тела, которым заполнялись коридоры лишал Палыча последней возможности куда-то скрыться … Игриво улыбаясь, одна из них поманила за собой. Дыхание в груди Егоркина сперло, сердце забилось, как мотор на форсаже. Старший мичман потерял всяческую военно-моральную сознательность и забыл обо всем. Он уже чувствовал, не только носом, но и всеми своими половыми клетками непередаваемый запах вымытого женского тела. Какой? А вот, побудь полгода среди железа в замкнутом мужском коллективе – тогда узнаешь! Это откуда-то из глубин подсознания, зов диких предков! И Егоркин, смотря на эту женщину во все глаза, не мигая, двинулся за ней неверным шагом, как те самые зомби.

— Так! ГСН[8] сработала, а башка отключилась напрочь! — заключил Петрюк во всеуслышание.

Тут прагматичному Павлу вспомнился мультфильм, где бандерлоги шли против своей воли на голос удава Каа. Однако Петрюку было не до кобелиных страстей. Решительно сгреб ладонью руку Егоркина, и сказал:

— Пойдем, Одиссей хренов! Сирен услышал! Тут люди голодают, а ты … —  и укоризненно сплюнул и покачал головой.

—  Пожалуй, пока еще никто не голодает  —  огрызнулся Палыч. Но его уже никто не слушал, и Паша Петрюк тянул его за собой, как трактор, трусливо скрываясь за поворотом коридора. Впрочем, за себя он тоже не мог поручиться, еще  пять, ну десять минут, а там … Но дело — сейчас прежде всего!

Павел Анатольевич точно знал, что здесь можно добыть разных консервов, растительного масла, муки, томатной пасты … да и вообще, мало ли  чего? А может быть и  …. Вот чего « и», он пока не знал. Но очень хотел. Вот именно так оно и было. Паша чувствовал себя, как кладоискатель, наткнувшийся на зарытый сундук, который и осталось-то, что только открыть. Всего и делов-то! А плавбаза – так это вам не просто сундук, а, вообще, целый «остров сокровищ». И нужен был, прямо как воздух, подход к хозяину этого «острова»![9]

В гигантской утробе плавбазы, среди переплетений многометровых коридоров, каких-то блоков и выгородок, среди рядов кают, посланцам наконец-то удалось найти нужных людей. А вот и сам местный  Али–Баба  — одновременно заметили и опознали цель посланцы с «Летучего».

Поздоровались, представились друг другу.

—  Григорий Поликарпович! — суховато представился хозяин «острова сокровищ». Еще бы, не просто какой-то кладовщик, а помощник по хранению продукции и запасов. Один статус его обязывал! Поэтому он снисходительно кивнул, узнав собственный статус посетителей —  мичманов.

Но уважительно высказался о флоте, и о нашей роли в их успешной работе. Естественно, как  часто бывает, он тоже прослужил три года на флоте, где-то на ТОФе[10], на атомных лодках.

Хозяин каюты  выставил настоящую хрустальную посуду, а уж на закуску он явно не поскупился….

«Еще бы! При таких-то возможностях!» —  завистливо подумал Петрюк. Даже выпивку выставил в красивых бутылках.  Человек явно гордился своим статусом, и решил дать его прочувствовать мичманам военного флота. Наше «шило» рядом смотрелось бы совсем нелепо …  Однако Паша Петрюк, нисколько не комплексуя, все же достал свою бутылку, вопросительно глянул на хозяина. Тот согласно кивнул, наполнили рюмочки.

Григорий Поликарпович провозгласил тост, собеседники чокнулись, и тут же по всей каюте пошел красивый мелодичный звон хрусталя. Дружно выпили. Хозяин даже и не подумал разбавлять,  и с явным удовольствием крякнул. Закусили.

— Что это, Павел Анатольевич, твой друг как будто не в себе? —участливо спросил радушный хозяин.

 — Да, — ответил Петрюк, —  понимаешь, наткнулись мы у вас в коридоре на нижних палубах  на русалок… очень уж легко одетых, так моего друга того… контузило сразу на верхнюю и нижнюю головки, и вот уже полчаса в себя придти не может!

— Всего-то полчаса?! — снисходительно хмыкнул хозяин. — Да тут, бывалоча, люди на недели пропадают, а может, кто и с концами сгинул, кто ведает? —  пошутил он.

— Прямо с концом? — делано ужаснулся мой друг.

—  С ним и из-за него! Ага, тут недавно с одного военного корабля офицер был, радиоинженер, РЛС навигационную нам чинил на взаимовыгодных условиях. Так вот, представляешь, его потом  два  дня по всему судну искали! А что, неудивительно, русалок там — около сотни, уж чего они и как с ним делали — не делали, не ведаю, но когда появился на’ люди  — был бледный и весь бестелесно-воздушный, как тень отца Гамлета. Но довольны-и-и-й (протянул он, чтобы показать – насколько доволен был офицер) —  просто как мой персидский кот после недельного побега с дачи. Короче, как сказал наш местный поэт:

Был как медведь силен ты,

Как олень красив ты,

Но укатали горку

Наши бурки-сивки!

— Вот, лучше не скажешь –   похвастался Али-Баба, и продолжал:  — А ты  представляешь, его командир даже и не наказал — сочли его, при здравом рассуждении, пострадавшим при исполнении служебных обязанностей!  Честно — честно!
— Ага, вернувшимся из плена амазонок! — съязвил Егоркин, где-то в глубине души отчаянно завидуя  тому офицеру.

— У нас у самих-то  с этим строго, прямо как в приличном монастыре, что ты!

Тут мичмана недоверчиво зафыркали.

—                                  Да точно, говорю! —  сделал обиженный вид Григорий Поликарпович, —  только наши гости иногда нарываются, а «аборигены» —  ни-ни!!! Капитан наш против этого заветное слово знает —  хмыкнул хозяин каюты.

— А какое? — живо заинтересовался Петрюк

— «Сразу спишу с судна к чертовой матери»! Ага, именно такое   слово. Да! Так что, твой Егоркин легко отделался,  к сожалению! — пошутил хозяин.

Хоть на выпивку Григорий Поликарпович и оказался покрепче всех прежних «клиентов», но результат был все-таки достигнут.  Вот это отняло у Петрюка  и Палыча значительные  силы и время.  Да и прижимист Али-Баба был не в пример белорусам, одному еврею, и даже – украинцам. Однако, собеседникам удалось понравиться друг другу, каждому приятны и уважение, и внимание, и похвалы. Поэтому  мичмана, в конце концов, все-таки получили заветный «Сезам» и  вовсю порезвились в его закромах. В баркас последовали и крупы, рыбные консервы, и настоящее оливковое масло, и деликатесный тунец, и туша-бревно редкой и вкуснейшей  рыбы-капитана.
Тетушкин, находившийся в это время на ходовом посту, услышал истошный вопль старпома плавбазы по каналу УКВ:

— На «Бугеле»![11] Заберите своего представителя! Нам больше нечего вам дать! А если и дадим,  так пойдет ваш «маленький»[12] как миленький на дно, на радость всем рыбам и крабам, таким же жадным, как ваш представитель!

Борис Александрович понимающе покачал головой, и передал командиру барказа приказ на возвращение, тем более, что ветер заметно посвежел.

Егоркин с Петрюком выбрались, наконец, из недр пропахшего рыбьим жиром  гиганта прямо к трапу, у которого их барказ уже прилично покачивался.

— Да, — вслух протянул Петрюк, оглядывая непривычно низкую осадку суденышка. Офицер, сидевший у штурвала, также заметно беспокоился.

— Кто умеет молиться? — поинтересовался, между прочим, Петрюк у команды, рассевшейся в барказе, прямо поверх мешков и коробок. Сказал он это совершенно без улыбки на лице.

— А по-мусульмански можно? — спросил в ответ один из матросов.

— Конечно, даже языческая молитва сейчас вполне подойдет! — на  полном серьёзе ответил Александр Павлович — Тут, брат, море! И никакой небесный покровитель просто не может быть лишним! Кто в море не ходил – тот искренне Богу не молился!

Действительно, по пути волны несколько раз заливали через борта, и зло плескались и шипели, угрожающе раскачивали утлое суденышко

Через некоторое время действительно просевший почти по самый планширь барказ лихо ткнулся к борту корабля и начал разгрузка. Палыч облегченно вздохнул, а его боец искренне, незаметно перекрестился, благодарно глянув в темнеющее небо.

Тётушкин и помощник с интересом наблюдали за процессом. Трофеи были огромны и поражали воображение!

Командир покинул своих гостей, которые уже вполне освоились, избавились от галстуков и расстегнули верхние пуговицы, ослабили ремни. Заслышав шум возни на палубе, он вышел встречать посланцев. Ловко выскочив из тамбура на торпедную площадку, он присоединился к офицерам на шкафуте.

Петрюк и Егоркин гордо стояли у надстройки, изо всех сил притворяясь трезвыми и заботливо поддерживая друг друга. Стояли они по стойке «смирно», но треугольником. Как известно, треугольник — самая устойчивая конструкция. Палуба заметно покачивалась под ногами. Ветер пел в вантах,
волны шумели, жадно облизывая борта. А Петрюк недовольно возмущался:

— Смотри-ка, вроде и выпили-то всего нечего, а — качает!

— Да ты что, это же шторм начинается!

—  Какой там шторм! Говорю же тебе, балбесу, —  это меня качает! А все ты – «давай по бакальчику шампанского, давно не нюхали». Вот и дали, вот и понюхали!

Тут они заметили в сумраке дежурного освещения  своего командира:

— Патрон! – проревел Паша Петрюк, немного панибратствуя, самую чуточку бравируя. Одной рукой он протягивал наполовину опустевшую бутылку спирта, а другую прикладывая к пилотке.

 —  Приказ выполнен точно и в срок, материальное обеспечение частично уцелело! Эт … ик … сдача! Доложил  старшина команды снабжения старший мичман Петрюк!

Сторона треугольника по имени Егоркин, ел глазами начальство и тоже держал ладонью пилотку.

— Вольно! – хмыкнул командир, и обратился к Тетушкину: — Борис Александрович, считайте их состояние за производственный травматизм и определите на отдых. Груз закрыть и опечатать, Петрюк придет в боеготовое состояние  —  сам разберется — кому, чего и сколько!

Тем временем радио заблажило на весь ходовой пост голосом перепуганного радиста с «черноморского» траулера:

— Бугель, Бугель! Всем, кто меня получает! Нам приказывают остановиться,  боевой катер неизвестной национальной принадлежности идет курсом на сближение, прошу помощи у «Бугеля». Мои координаты ….

Это было совсем рядом и даже просматривалось на индикаторе РЛС. Две зеленоватые отметки сближались. На ходовой пост взлетел командир корабля.

—  Старпом! Боевую тревогу! Сниматься с якоря!

—  Товарищ командир! А как же…

  — Александрыч, ты про радиоспектакли что-то слышал? Вот и давай – и по 16-тому каналу, и  в открытой связи!

Тетушкину не надо было повторять дважды! Раздались ревуны, звонки бодрые команды, вроде: — Вперед полный!, — Командиру БЧ-2 принять целеуказания!

 А когда вошедший в раж старпом проорал: — Главный комплекс к стрельбе по надводной цели изготовить!— ситуация на индикаторе изменилась.

Вот тут нервы у нахала не выдержали, и маленькая зеленая отметка на  темном поле  легла на обратной курс и бросила перепуганного рыбака. В очередной раз выяснилось, что русский язык здесь знают!

—  Вот, а ты говорил – машины разобраны. Слушай, ты настоящий режиссер! Какой талант пропадает! – пошутил удовлетворенный командир. Жизнь на корабле вновь потекла «по-якорному».

Меж тем, механики лихорадочно сворачивали ремонт, а капитаны-гости готовились покинуть корабль.

 А волны уже захлестывали палубу, спасательно-разъездная «мыльница» танцевала на бурунах твист, подпрыгивая и раскачиваясь на волнах, как пьяный студент на дискотеке.

Почесав затылок, командир корабля капитан 2 ранга Василий Яшин, предложил гостям остаться до утра — если верить штурману и его радио, то ветер должен был стихнуть так же, как и начался. Но капитаны наотрез отказались. Капитаны — это такая человеческая категория — с развитой гиперответственностью. Оставить на ночь свои суда в море. пусть даже на надежных помощников, пусть даже на якоре — такой вариант они даже не мыслили возможным!

Открыв рот, чтобы сказать, что при таком волнении посадка на катер ему даже не видится возможной, Яшин так и остался в таком состоянии. Рядом с ним застыл от удивления и Тетушкин. Такое они видели впервые!

Капитаны стали тепло прощаться с офицерами, предлагая им «отомстить» достойным приемом у себя. А потом, совершенно спокойно, застегнув свои тужурки, в которых они прибыли на прием, капитаны по очереди … ловко попрыгали за борт! Моряки с катера также ловко и привычно их вылавливали и втягивали на борт «мыльницы». Видно было, что такой фокус они проделывают не впервой! А вскоре их «мыльница» уже дала ход, за кормой немедленно вспух бурун, и катер заспешил в сторону якорных огней плавучего рыбацкого «города».

Из преисподней машинного отделения вылез довольный механик в промасленном комбинезоне, вытирая руки ветошью – в знак того, что он лично принимал участие в экстренной сборке механизмов. Заметив его, еще до доклада, командир облегченно вздохнул — значит, все в порядке, значит —  готовы!

Однако, прибрежные катера не унимались —  и черт их разберет, кто это – местные пограничники или пираты. И тем и другим поменять флаг на любой мыслимый и даже – немыслимый, это — как раз плюнуть! Разгорался восход над далекой пустыней, и теперь уже сразу три катера приближались к нашим рыбакам.

— Вот сволочи! — сплюнул командир, азартно предвкушая острые события.

На этот раз «радиоспектакль» не произвел на командиров катеров никакого впечатления. Они продолжали уверенно идти курсом сближения с траулерами. В военном деле все может пройти только один раз. Военные быстро учатся, и особенно – на собственных синяках и шишках. Но дело-то в том, на этот раз СКР действительно  снялся с якоря, и дал ход, медленно но уверенно разгоняясь. Победно выли форсажные турбины – ехидное  «Аг-а-а-а!» слышалось в их пении.

Из рубок катеров заметили хищный, стелящийся силуэт сторожевика. Для их командиров это было полной неожиданностью! Угрожающе вращая башнями, подняв ракетные пусковые, корабль красиво подлетел к катерам и … резко отвернул на 90 градусов! Высокие волны, выбежавшие из-под форштевня, неотвратимо  устремились к катерам. Те беспорядочно запрыгали на волнах, пулеметчиков выбросило из-за турелей, на одном из суденышек за борт улетела шлюпка, какие-то бочки и ящики тоже оказались за бортом и подпрыгивали на волнах.

—  Ага, колхоз «Сорок лет без урожая»!!! В море всегда крепить на палубе надо! Морская культура тоже синяками и шишками написана! – торжествующе проорал главный боцман Васильков. —  Мариманы, блин, матерь иху, шайка балбесов и бездельников! – презрительно сплюнул он за борт.

Катера шарахнулись — кто куда. По УКВ раздались возмущенные крики на английском, а затем – на ломаном русском. Старпом проворчал: — Опять, наверное, выпускник славного Каспийского училища имени Сергея Мироновича командует![13] Понавыучили их у вас на мою голову! Штурман, там, случаем, твоих соучеников нет? По голосам не узнаешь?

Дело было сделано, штурман доложил курс в зону патрулирования.

Динамик системы внутренней связи неприятно взвизгнул. Из него послышался доклад гидроакустика: — Вахтенный офицер – ГАС! Пеленг 180, дистанция 10 кабельтов, баржа красного цвета!

—  Есть! – меланхолично ответил вахтенный офицер, следя в визир за нарушителями.

 Тётушкин заметил удирающую самоходную баржу, все борта которой были измазаны красным суриком.

 —  Что-о-о-о? – грозно протянул он на весь ходовой пост.

— Сигнальщики! Опять спим! – рявкнул он в микрофон. — Вахтенный офицер! Снова вам акустики лапшу прямо на уши вешают, а вы даже не стряхиваете с себя пепел раскаяния!

— ГАС — ходовой! Я вот вам сейчас покажу – «красного цвета»! Это как же по своим посылкам цвет разглядели? Почему вылезаете на верхнюю палубу по боевой тревоге!? Где ваш добрый командир группы? Навести порядок, проверить личный состав и прибыть на ходовой с докладом!

— Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным! — сказал старпом в ответ на вопросительный взгляд замполита. Тот согласно кивнул и пошел бурлить в народные массы. На то и щука в море, чтобы карась не дремал!

Порядок был восстановлен, и старпом довольно погладил свои пшеничные усы.

—  Борис Александрович! – позвал командир, восседавший в своем святом кресле с высоким подголовником: — Между прочим, скоро начало очередного учебного дня в системе боевой подготовке! Что там у нас на сегодня?

—  Да как всегда – обычный день. Сегодня, что – четверг? Значит, живем по среде!

—  О Боже!  Не могу — люблю военный порядок! –  искренне простонал вахтенный офицер, командир БЧ-2 капитан-лейтенант Гринин.

—  Значит, еще на один день ближе к дому! – удовлетворенно сказал штурман и зачеркнул в календаре теперь уже вчерашний день. А солнце уже оторвалось от горизонта и стремительно летело к зениту… всё, как всегда!