Бывший уссурийский суворовец Володя, почти двухметровый блондин, приехал в училище с кличкой Купа ‒ как у самого высокого героя фильма «Республика ШКИД». Гренадерский рост сделал его первым номером в первой шеренге роты и членом сборной роты по баскетболу. На лице Купы с вечно ироничной улыбкой странно смотрелись довольно печальные серые глаза. Он как будто бы знал что-то такое, что уже нельзя было изменить ни в себе, ни в других. Над ним больше всего подшучивали его друзья из суворовцев и нахимовцев, причем подшучивали чаще всего из-за его внушительного роста, но он как будто не замечал ни единой шутки, находясь в каком-то другом, недоступном им измерении.
На втором курсе на дежурстве по местам общественного пользования, а проще говоря, по туалетам учебного корпуса, которые он должен был периодически обходить и промывать шваброй во время занятий, Купа бритвенным лезвием вырезал из подошвы прогара, матросского ботинка, гербовую печать училища. В длинном и многословном названии альма-матер он пропустил всего одну букву из сорока шести, но кто их читает, эти длинные надписи на печатях по кругу. На герб у Купы уже не хватило терпения, поэтому зерен на пшеничных колосьях тоже оказалось меньше положенного, но все равно выглядело убедительно. Добыв одному ему известными путями чистые бланки увольнительных записок, чуть ли не главной ценности курсантской жизни, он нашлепал на них печать и стал продавать по рублю за штуку. Для тех, кто не жил в ту эпоху, напомню, что батон белого хлеба стоил двадцать пять копеек, мороженое пломбир ‒ девятнадцать, а банка сгущенки ‒ пятьдесят пять. Из нежелания подрывать моральные устои не стану называть цены на спиртные напитки и сигареты. Но если учесть, что стипендия в месяц на первом курсе равнялась семи рублям, а на четвертом ‒ шестнадцати и кормили нас вполне бесплатно и по-флотски достойно, то потратить рубль за глоток свободы могли многие. Особым спросом увольнительные пользовались у «женатиков» старших курсов. Курсантам нашей роты он раздавал драгоценные бумажные прямоугольники с печатью бесплатно.
Бизнес продолжался полгода, пока патруль не поймал в городе пьяного курсанта с липовой увольнительной. Несколько месяцев по всем ротам искали автора печати, но он был неуловим, пока кто-то не написал на него донос. Завертелось уже не раз обкатанное на других нарушителях училищной жизни и быта колесо отчисления.
После прилюдного клеймения позором перед строем батальона на плацу, исключения на партийном собрании из кандидатов в члены партии и вынесения всех возможных видов наказаний от имени ротного и от имени комбата Купу перед отправлением рядовым матросом на флот привели на последнюю воспитательно-назидательную беседу к контр-адмиралу, начальнику училища.
Высоченный Купа с поникшей головой терпеливо слушал в огромном кабинете с надраенными до блеска паркетными полами гневную речь памятником сидящего в кресле адмирала. В годы войны тот, по легенде, держал на своем матросском плече сходню, по которой спустился с катера на Малую землю Леонид Ильич Брежнев, поэтому портрет Брежнева, висящий на стене строго над ним, казался ангелом-хранителем. На самой высокой ноте адмиральской речи зазвонил телефон прямой связи со Щербицким, первым секретарем ЦК Компартии Украины и соответственно хозяином не только Киева, но и всей республики. Крепкие пальцы адмирала, которые вполне могли обхватить не только сходню с катера, но и что-то еще покрепче, рывком поднесли трубку к уху.
‒ Здравия желаю! Очень рад слышать! Есть. Понял. Уже готовы бумаги, ‒ мгновенно смягчилось его лицо. ‒ Двенадцать квартир? На Оболони? Огромная благодарность вам, Владимир Васильевич, от всего офицерского состава училища… Что? Доставить документы через полчаса на вашу подпись? Выполним. До свидания.
Беззвучно положив трубку, он встал из-за стола во весь свой тоже гренадерский рост, посмотрел сквозь Купу и стоящего рядом с ним вспотевшего ротного и крикнул голосом бывшего старшины торпедного катера в приоткрытую дверь:
‒ Дежурного по училищу ко мне!
Повернувшись к сейфу, он воткнул в прорезь ключ, провернул его и с хрустом сломал.
‒ Дежурный! ‒ не оборачиваясь, спиной почувствовал он, что дежурный уже стоит в кабинете, и добавил почему-то пересохшим горлом: ‒ Вызовите слесаря.
‒ Слесаря? ‒ глядя на чугунный огрызок в пудовом кулаке начальника, не сразу понял приказ худенький капитан 2 ранга с красными от бессонной ночи глазами. ‒ К большому сожалению, его смена уже закончилась, ‒ с поставленной мягкостью в голосе преподавателя военной педагогики ответил он. ‒ Он сдал ключи и будет только завтра…
‒ Срочно! ‒ рывком развернулся адмирал, словно одним этим хотел ускорить появление слесаря.
‒ Не надо никого искать, ‒ невозмутимо произнес Купа. ‒ Разрешите, товарищ адмирал, мне открыть сейф. Это займет не больше минуты. Только мне нужны отмычки. Они лежат в каптерке в моем чемодане.
На его длинной шее утонул и вверх-вниз рывком проехался кадык.
‒ Меньше минуты? ‒ уже с интересом посмотрел адмирал на самого наглого курсанта из всех виданных им за долгие годы службы.
‒ Максимум две, ‒ продолжил атаку Купа. ‒ Но у меня просьба, товарищ адмирал.
‒ Просьба? ‒ уже не знал чему удивляться начальник училища.
Он скользнул взглядом по выглаженной синей робе нарушителя, по карману на груди, с которого кто-то уже услужливо спорол белую полоску с обозначением курса, роты, взвода и порядкового номера курсанта в списке этого же взвода, по погончику с якорем, который еще не успели заменить на матросский с буквой «Ф», по берету со звездочкой, сжатому в его побелевшем кулаке, и отвернулся к предательски недоступному сейфу. Ему не хотелось больше продолжать разговор. Адмиралу на мгновение вообще почудилось, что ничего бы не произошло, если бы в кабинете не появился этот долговязый светловолосый нахал, который оказался ростом выше начальника училища, но он появился и сделал это не сам, а по приказу адмирала, а значит, и он тоже был виноват в происшествии со сломанным ключом.
‒ Какая просьба? ‒ немалым усилием усмирил он в себе гнев.
‒ Простая, ‒ невозмутимо ответил Купа. ‒ Если я открою сейф за минуту, то дайте слово, что не уволите меня из училища.
Ротный рядом с Купой был близок к потере сознания. Его лицо то краснело, то бледнело, хотя на самом деле хотело стать невидимым.
‒ Да ты наглец! ‒ не сдержался адмирал, но Купа вовремя промолчал. ‒ Ладно. Даю слово, ‒ чувствуя, что невозможно открыть такой сейф за минуту и он ничего не теряет со своим обещанием, ответил немного успокоившийся адмирал.
Минут через десять в кабинет прибежал дежурный по роте с чемоданом Купы. Он бережно положил его на краешек длинного совещательного стола, и капля пота из-под его бескозырки шлепнулась на потертую коричневую крышку. Купа рукой отстранил тяжело дышащего дежурного по роте в сторону, рукавом робы стер каплю, щелкнул обоими замками и открыл чемодан перед ошарашенным адмиралом и еще более ошарашенным командиром роты. Чемодан был доверху забит связками ключей и отмычек. Наметанным взглядом Купа скользнул по каким-то немыслимым крючкам, вилочкам, заточкам и просто ключам, взял нужный набор, шагнул к сейфу, воткнул в щель одну отмычку, потом вставил рядом вторую, поелозил ими по щели и после громкого щелчка повернулся к адмиралу:
‒ Сделано. Дальше сами открывайте. ‒ И отступил к окну.
Адмирал внезапно задрожавшей рукой распахнул дверцу, достал из глубины сейфа синюю папку и протянул ее дежурному по училищу:
‒ Бери мою «Волгу» и лично отвези Щербицкому в ЦК партии. Срочно. Он ждет.
‒ Сорок семь секунд, ‒ тихо сказал Купа, глядя почему-то на одинокий черный якорек внутри шитой золотом звездочки на погоне адмирала, а не в глаза.
‒ Что ‒ сорок семь? ‒ вскинул брови начальник училища.
‒ Я открывал сейф ровно сорок семь секунд. Я засек по вашим настольным часам. Это меньше минуты. Вы давали слово, товарищ адмирал, ‒ напомнил Купа.
‒ Давал? ‒ покомкал лоб глубокими морщинами начальник училища. ‒ Да, действительно давал. А мое слово крепкое.
В тишине, тяжким грузом повисшей в кабинете, он прошел к окну, посмотрел на отъезжающую «Волгу» с важными бумагами, вспомнил, как в конце войны один офицер из бригады торпедных катеров, где он служил, не сдержал слово и как плохо это закончилось, и, не оборачиваясь, приказал ротному:
‒ Курсанта… ‒ он так и не захотел назвать его фамилию, ‒ не отчислять. Максимальное наказание от моего лица. Из училища выпустить комсомольцем. Таким не место в партии…
‒ Есть! ‒ с облегчением крикнул ротный, который за эти полчаса сбросил пару килограммов.
‒ И еще… Этот чемодан отобрать и уничтожить… По акту…
Купа остался во взводе и вроде бы даже не расстроился оттого, что одна из его сокровенных тайн перестала быть таковой. В конце концов, все забывается. Забудется и это…
Адмирал сдержал свое слово. Купа был единственным комсомольцем из двухсот с лишним выпускавшихся в тот год лейтенантов-политработников и соответственно членов партии. Он долго служил в морской авиации на Тихоокеанском флоте, потом немного в тыловых частях на Балтийском, а когда на страну навалились мутные девяностые годы, уволился в запас в звании капитана 3 ранга. Через год после этого он уже был долларовым миллионером и хозяином мебельной фабрики. Все-таки коммерсантами не становятся. Ими рождаются. И лучше в свое время, а не на двадцать лет раньше.
