В каждой профессии есть своя сверхзадача. Ты можешь ее никогда не выполнить, но зато будет хоть что-то, к чему нужно стремиться.
С первого курса нам внушали, что нет ничего круче, чем занять должность замполита атомной подводной лодки. Почему-то считалось, что после этой должности не останется препятствий, чтобы получить звание адмирала.
Морская практика после второго курса для каждого из нас была маленьким шажком к достижению этой сверхзадачи. Она проходила в июле на Северном флоте на подводных лодках.
Какими-то неведомыми для многих путями одних курсантов распределили на атомные подводные лодки, а других, в том числе и меня, на дизельные.
Моя лодка стояла у причала Полярного в длинном черном ряду таких же субмарин шестьсот сорок первого проекта ‒ черная сигара длиной более девяноста метров, шириной семь с копейками. Скругленная в передней части рубка, стальной обтекатель гидроакустической станции на носу, черточки шпигатов вдоль бортов для забора воды при погружении.
‒ А ты везучий, ‒ сразу развеял мою горечь от непопадания на атомную лодку старпом нашей дизелюхи. ‒ Лодка в ремонте. В моря соваться не будем. Так что блевать в обрез не придется.
Старпом носил на плечах истертого до блеска кителя погоны капитан-лейтенанта, был высок до сутулости, кареглаз и ни на секунду не стирал с лица недовольное выражение. Стоячий воротник вокруг его шеи с вечно белым подворотничком всегда был застегнут на оба крючка.
‒ У меня план-задание, ‒ попытался я не согласиться со старпомом. ‒ Там есть раздел работы с матросами во время выхода в море.
‒ Не вопрос. Я тебе все что угодно в отчете напишу. И даже подвиг в семибалльный шторм. Ты мне только в казарме наглядную агитацию нарисуй. У нас на лодке больше года нет замполита. Стены пустые стоят. Командира и меня политотдельские поедом едят. Партийным взысканием угрожают. Командир в отпуск ушел, а мне задачу поставил, как будто я художник Илья Репин.
Мы стояли на третьем этаже казармы подводников. Матросы после подъема заправляли постели на двухъярусных кроватях и снимали плотные синие одеяла с окон. Робкий полярный день постепенно втекал в помещение, делая его еще скучнее.
‒ А что матросы из-под подушек достают? ‒ невольно спросил я у старпома.
‒ Сигареты. Если на тумбочке забудешь на ночь, в кизяк превратятся. Сырость. Так что насчет наглядки?
Стены казармы, выкрашенные в непонятно-блеклый свет, выглядели удручающе. Единственным цветным пятном на них была доска документации дежурного по экипажу с инструкциями на все случаи жизни, отпечатанными на машинке с истертой лентой.
‒ Попробую, ‒ с тревогой в груди ответил я.
Штатный художник нашей роты Валера, невысокий курсант из служивых с копной рыжих, непослушно вьющихся волос, иногда просил меня помочь по мелочам, но натягивал ватман на фанерный щит и писал по нему он всегда сам. В основном по ночам. Ленинская комната нашей роты была образцовой, и я на всю жизнь запомнил ее стенды.
‒ Что от меня требуется? ‒ спросил старпом.
Я перечислял все нужное, а он загибал пальцы. Я закончил, когда они сжались в кулак.
‒ Не вопрос, ‒ подвел итог старпом и разжал пальцы. ‒ На бутылку шила тянет. Это все?
‒ Мне нужны для фотографирования вечером шесть… Нет, восемь лучших матросов. Для стенда «Передовики социалистического соревнования».
‒ Не вопрос.
‒ И еще… Для лозунга напротив входа что напишем? Про решения съезда в жизнь или про апрельский пленум?
‒ А что дольше провисит?
‒ Следующий пленум будет в конце этого года, а съезд по плану в феврале следующего.
‒ Не вопрос. Тогда съезд…
Он увел экипаж на лодку, а я провел разведку. Прелесть любой военной организации заключается в том, что она везде и всюду скроена по одному и тому же лекалу. В любом большом штабе всегда есть чертежники, которые рисуют для высоких комиссий красивые схемы, чтобы скрыть за ними массу недостатков в боевой подготовке. За десяток минут я отыскал этих чертежников, вычислил лучшего из них и предложил хороший буфет и блок сигарет с фильтром за работу.
‒ Два блока, ‒ решил он, оглянувшись на товарищей. ‒ И буфет для всех.
‒ Не вопрос, ‒ ответил я словами старпома.
Перед отъездом на север я получил стипендию и три неплохих гонорара из газеты округа. Я не знал, где их можно потратить в таком скучном месте, как военно-морская база Северного флота.
Через пять дней утром старпом открыл дверь в комнату экипажа и чуть не сделал шаг назад. Он решил, что перепутал этажи. Но увидев лозунг «Решения XXIV съезда КПСС ‒ в жизнь!», написанный на алой материи белыми полуметровыми буквами, сразу все вспомнил. Под лозунгом висели стенды с заголовками одинакового формата: «Военно-Морской Флот СССР ‒ страж океанских рубежей Родины», «Наше прославленное соединение» и «Передовики социалистического соревнования» с фотографиями восьми мрачных старшин. Напротив них висел свежий выпуск стенгазеты «Подводник» с материалами о межходовом ремонте, экскурсии в город и моими стихами.
Старпом прошел вдоль всех стендов, но поскольку по написанию букв и цифр плакатным пером чертежники были непревзойденными мастерами, то ничего не сказал. Мою работу он оценил только тогда, когда в казарме появился инспектор политотдела, полный, с тяжелой одышкой капитан 2 ранга, осмотрел композицию и через час привел весь политотдел во главе с начальником.
‒ Ну ты мне подсуропил! ‒ зло сказал старпом после их ухода. ‒ Они сказали, раз у вас такой порядок с наглядной агитацией, то мы будем ходатайствовать перед командованием о выдвижении после ремонта вашего экипажа в инициаторы соревнования. А нам это надо как зайцу стоп-сигнал. Меня теперь командир порвет, словно тузик грелку.
До конца стажировки старпом упрямо не разговаривал со мной, да и я старался не попадаться ему на глаза, понимая, что, видимо, переусердствовал, а перебор всегда хуже недобора.
Я ходил на лодку в часы, когда старпома там не было, и старшины, попавшие на доску почета, водили меня по ней с кормы в нос и обратно. Они подарили мне черные перчатки, кожа на которых была изрезана вдоль и поперек, и кирзовые сапоги со ржавыми металлическими набойками. Без этого обычного подводницкого набора передвигаться по дизельной лодке было невозможно. Я не мог представить, как экипаж месяцами нес службу в море в такой техногенной тесноте и одуряющем запахе машинного масла.
В пятом отсеке у дизелей, которые отдыхали после похода и были холодны, как скалы у моря, сопровождавший меня скуластый старшина объявил:
‒ Товарищ курсант, с этой минуты можете считать себя подводником.
‒ С какой стати? ‒ удивился я.
‒ Вы сейчас ниже ватерлинии. Ну как бы находитесь под водой.
‒ Правда? ‒ посмотрел я на стальной лист прочного корпуса, за которым вполне себе тихо и невидимо стояла вода залива.
‒ Понарошку. На самом деле удостоверение подводника дают только за настоящий выход. Там надо кувалду поцеловать и плафон морской воды выпить. Я всю не выпил. Блеванул…
Только в день моего отъезда, когда я в последний раз в жизни вживую смотрел с горки, на которой стояла трехэтажная, с колоннами, казарма, на причал с уткнувшимися в него черными подлодками, старпом подошел ко мне, ссутулился и протянул шершавую узкую ладонь для рукопожатия:
‒ Я написал тебе отзыв за практику. Поставил пятерку. Я сам был курсантом и знаю, от чего зависит отпуск. Заберешь отзыв у дневального. В штабе флота нашу лодку, к счастью, не одобрили на инициаторов. Нашлись более достойные. Это хорошо, а то бы дурдом устроили вместо службы.
‒ Спасибо за отзыв, ‒ вроде бы единственное, что мог, ответил я. ‒ Не обижайтесь, что так получилось, товарищ капитан-лейтенант. Когда пройдет двадцать пятый съезд, вы на стенде отклейте римскую цифру «один» и подвиньте «пятерку». Они не очень крепко приклеены. Двадцать пятого съезда на пять лет хватит. Никто не придерется.
‒ Не вопрос.
Июльское небо над бухтой неожиданно продырявилось и начало засыпать снегом скалистый берег, дома, лодки и причал. Внизу недовольно загудел спешивший по своим делам буксир. Ему тоже, наверное, не хотелось зимы в разгар лета. С сопок навстречу снежному заряду вдруг ударил порыв ветра, сорвал белое и сбросил его в море как скатерть. Все в секунды вновь стало серо-черным и унылым.
Старпом с задержкой пожал мне руку, еще сильнее ссутулился и пошел по лестнице вниз, на причал. Новый порыв ветра ударил ему в спину, но он успел удержать рукой пилотку на голове. Он уходил все дальше, уменьшаясь и исчезая из моей жизни, и я вдруг остро ощутил, что больше никогда сюда, к подводным лодкам, не вернусь, и в моей жизни будет совсем другая сверхзадача.
