В училище нам везло на преподавателей. Они были требовательны и строги к нам на первых порах, но по мере приближения к выпуску из училища менялись мы, взрослея, и менялось их отношение к нам. Эти люди умели самое главное – прощать.
Исключительным человеком был Валерий Сергеевич Трояновский, замполит училища. Помните, чем отличался комиссар от замполита? Клич первых «Делай, как я!» и девиз вторых «Делай, как я сказал!»
Трояновский требовал и жил по первому правилу. Он сам был примером, он требовал с себя очень строго. Он вел вперед, увлекал за собой. Он был настоящим.
В училище мы поступали пятнадцати- и шестнадцатилетними пацанами. Сложный и скользкий возраст, что говорить. Те, кто приходят в армию, немного старше, и мозгов у них побольше, но 15-ти и 16-ти летние…
Он видел в нас тогдашних тех, кем мы на самом деле являлись – детей, детей в очень опасном и криминальном возрасте, которые вдруг оказались без родительского надзора. И представить себе только – 4 курса по 220 человек на каждом курсе. Почти девятьсот юношей.
Он вытаскивал нас, курсантов, из всех заварух, из всех опасностей, из всех ментовок и больниц. Это было, как правило, вечером, ночью. Наутро – разбор полетов перед строем училища. 900 человек стоят и смотрят на тех, кто провинился вчера. Иногда это было срывание погон и вылет из училища. Иногда – нет. Иногда ему удавалось добиться условных сроков вместо реальной отсидки.
Внутри училища мы жили в закрытом экипаже, то есть, общежитии. Выход в город по увольнительным. Закрытый экипаж порождал дедовщину. С этим, конечно, боролись, и порой довольно успешно. Тут Трояновскому тоже хватало работы. Когда мы вышли на четвертый курс, проявления дедовщины были почти сведены на нет.
Когда наш курс окончил училище, он мне вдруг сказал, что уходит. Я удивленно спросил: куда? Для меня он являлся незыблемым стержнем, я не понимал, что этого человека могло бы и не быть здесь.
— Понимаешь, Максим, мне трудно, – сказал он.
Боже, так ему бывает трудно? Ему? Как может быть тяжело стене? Она ведь стена? – Ну, допустим, я пришел домой, выпил 100 коньяка, лег в кровать к жене, одиннадцать ночи. Должна же быть у меня какая-то личная жизнь? И тут звонок из любой ментовки или больницы города: «Приезжайте, ваши курсанты у нас». Я одеваюсь и еду. Еду, в черт-те какую погоду, снег, дождь, на другой конец города, только потому, что там три придурка решили что-то учудить. Максим, – он посмотрел мне прямо в глаза, – так почти каждый день и каждую ночь. В течение многих лет. Я перевожусь в ДОСААФ, инструктором.
Я понимал его, но мне казалось, что без него училище будет как без очень важной части, без очень важного органа.
А через год его не стало. Сердце отказало. На самой спокойной работе, в ДОСААФ, инструктором. Я случайно узнал о его смерти, и о часе прощания у его дома. На остатки денег купил цветы и не смог найти его адрес. Ходил вокруг и плакал.
Ему было 50. Хороший человек.
Максим Николаенко
http://maximblog.livejournal.com/
