Командиру роты капитану Лыкову никак не присваивали майора. Нам были неведомы его муки, но в минуты, когда он срывался в крик на старшин, чувствовали, что не все так радужно в его жизни. А уж когда командиру соседней роты нашего же первого курса капитан-лейтенанту Парабашу вручили перед строем погоны капитана 3 ранга, Лыков загрустил совсем не по-детски.
Парабаш был почти на десять лет старше Лыкова и в отличие от бывшего авиационного техника имел высшее образование и даже командовал когда-то торпедным катером на Балтике. Просто в один чрезвычайно неудачный день на учениях он промазал торпедой по деревянному щиту, потом не нашел эту торпеду в море, что приравнивалось к разбазариванию социалистической собственности, а на обратном пути в базу посадил катер на мель. Ему грозил суд, но какой-то очень добрый кадровик спас его, отправив командиром взвода в наше еще только-только создаваемое училище.
Щупленький, полысевший, вечно ходящий по стойке «смирно» с прямой спиной, постоянно тянущий вверх подбородок над кителем с безупречным белым подворотничком, Парабаш больше пятнадцати лет терпеливо носил погоны капитан-лейтенанта, а когда получил долгожданную большую звезду, то построил роту, потянул подбородком выше обычного и объявил вытекающую из перемены своего статуса военную мудрость:
‒ Мне всего сорок пять, а я уже капитан третьего. А кем будете вы в мои годы, разгильдяи?
В заочном службистском соревновании двух командиров рот Лыков явно проигрывал. Парабаш на дежурстве с безупречным военным лоском носил широкий офицерский ремень с обоймой и всегда знал, кто из начальства и, главное, когда придет с проверкой на спальную территорию. Только он умел с истинно флотским шиком при виде большого начальника перейти на парадный строевой шаг и громко и внятно доложить пришедшему, к примеру, дежурному по училищу, что происшествий нет, хотя твердо знал, кто из курсантов и когда ушел в самоволку. Однажды его вызвала на КПП супруга, такая же щупленькая, как он, огненно-рыжеволосая женщина с грустными глазами, и, увидев давно забытое лицо, взмолилась:
‒ Слава, ты уже больше месяца не приходил домой. Я не знаю, что думать.
Чувствуя спиной, что за сценой наблюдают курсанты из дежурной смены на КПП, он по-белогвардейски щелкнул перед женой каблуками и отрезал:
‒ Женщина, не мешайте мне служить!
Однообразные будни аэродромного техника слишком расслабили Лыкова, чтобы он мог позволить себе так истово рвать жилы. Нужно было что-то другое. Нужна была улыбка удачи.
Когда на каком-то совещании объявили, что на флоте будет проведен конкурс на лучшую ленинскую комнату, Лыков почувствовал, что сама жизнь дает ему шанс.
У человека всегда есть тайны. Некоторые он уносит с собой в могилу, некоторые приходится раскрывать.
Еще на службе на Севере в тихие нелетные дни Лыков пристрастился к чеканке. Матрос из батальона обеспечения закончил перед призывом профтехучилище по работе с металлом, а у них в части оформлял кабинеты командиров масштабными полотнами на авиационную тему. Каждая комиссия уезжала из авиаполка с роскошными чеканками.
Заинтересовавшемуся этим Лыкову матрос вкратце рассказал то, чему его учили два года: как выбирать латунные листы, как самому сделать инструмент, как прокрасить белой эмалью оборотную часть, чтобы потом перенести на нее с трафарета рисунок, как проходить металл разными чеканами, как укреплять на фанеру и что делать, чтобы чеканку не покоробило со временем.
Свою давнюю страсть Лыков решил применить при оформлении ленинской комнаты. В те годы подобные помещения совмещали в себе храм поклонения идее коммунизма, сельский клуб и библиотеку. В углу обязательно стоял внушительный бюст Ленина, на стене висели плакат «Политбюро ЦК КПСС» и стенды по истории армии и флота. На столах лежали подшивки военных газет и журналов, а на тумбочке красовался телевизор в корпусе из лакированного дерева.
Победить в конкурсе Лыков решил с помощью чеканки. Пока курсанты плакатными перьями писали на стендах длинные тексты по истории армии и флота и вклеивали на них цветные фотографии кораблей и подводных лодок, он дома изготовил двенадцать чеканок с кораблями, самолетами, танками и подводными лодками. Их повесили в ряд над всеми стендами. Получилось что-то похожее на филиал Третьяковской галереи.
Первым пришел проверять ленкомнаты заместитель начальника училища по тылу со свитой. Начинал он сверху, то есть с нашего четвертого этажа, и командирскую требовательность еще не растратил. Высокий, сухощавый, с тремя глубокими волевыми морщинами на лбу, он держал себя властно, как и полагалось капитану 1 ранга, то ли четвертому, то ли пятому в училищной иерархии.
Галерею из чеканок он заметил сразу. Твердо помня, что деньги на это по его ведомству затрачены не были, он похвалил инициативу, чем заметно оживил Лыкова, который с горячностью принялся рассказывать процесс создания каждого полотна.
‒ Это все, конечно, интересно, ‒ оборвал его пламенную речь проверяющий. ‒ Но если вы решили показать, так сказать, всю нашу армию и флот, то почему не отразили кавалерийские войска? Без них история нашей армии невозможна.
Лыков ожидал любого вопроса, но только не этого. За окном полоскал алые советские знамена семьдесят четвертый год, и во всей огромной армии была только одна маленькая кавалерийская часть, да и ту создали в Подмосковье для киносъемок, а не для реальных боевых действий.
Лыков не знал, что заместитель начальника училища служил во время войны в кавалерии, но понял его замечание буквально.
‒ Устраним недостаток, товарищ капитан первого ранга! ‒ отчеканил он, и сопровождавшие тыловика другие члены комиссии согласно закивали головами.
‒ Вот и хорошо, ‒ с высоты своего гренадерского роста зам по тылу еще раз осмотрел ленкомнату, сделал несколько замечаний по подшивкам, стульям и телевизору и увел за собой свиту.
Через две недели Лыков сменил в галерее чеканки самолетов и танков на скопированные полотна Митрофана Грекова, певца кавалерии и Первой конной армии. Между крейсерами, тральщиками и подводными лодками неслись по новым латунным картинам разудалые всадники на мускулистых лошадях, строчили «максимы» с тачанок и играли музыканты на трубах, сидя при этом тоже на иноходцах.
Московская комиссия, в отличие от училищного тыловика, начала обход конкурсных ленинских комнат снизу. На четвертый этаж она добралась уже раздраженной. Во главе ее устало шел председатель комиссии пухленький капитан 1 ранга из политуправления Военно-морского флота, который со дня на день должен был получить звание контр-адмирала. По тому, как он не донес правую кисть до виска сантиметров на двадцать при приеме доклада Лыкова, было заметно, что внутри он уже ощущал себя контр-адмиралом.
Белоснежный бюст Ленина, пестрые стенды, телевизор и подшивки были такими же, как и во всех предыдущих комнатах, а вот чеканки заставили всех вскинуть головы.
‒ Это что такое? ‒ скривил губы капитан 1 ранга и показал пальцем на несущуюся на него с чеканки четверку рысаков с тачанкой. ‒ Это что за лошади на палубе? Здесь военно-морское политическое училище или конюшня?
Заместителя по тылу среди пришедших не было, и Лыков понял, что спасать его некому.
‒ Мы посвятили эти работы истории нашей армии, так сказать, со времен гражданской войны, ‒ попытался оправдаться Лыков. ‒ В те годы Первая конная армия…
‒ Какая конная армия, товарищ капитан! ‒ завис проверяющий над заметно уменьшившимся командиром роты. ‒ Партия и правительство оснащают нашу армию и флот современными вооружениями и техникой, а вы развешали каких-то кобыл в ленинской комнате, в святом, можно сказать, помещении…
‒ Здесь есть еще один интересный момент, товарищ председатель комиссии, ‒ вставил свое замечание стоявший у стенда о современном флоте и читавший его с тщательностью газетного корректора капитан 2 ранга. ‒ Посмотрите туда, ‒ показал он мясистым пальцем на самый низ стенда, от которого до пола оставалось всего десять сантиметров.
Все согнулись, хрустнув поясницами, прочитали последнюю строчку, где говорилось о визите главнокомандующего Военно-морским флотом Адмирала Флота Советского Союзы Сергея Георгиевича Горшкова на авианесущий крейсер «Киев», и капитан 1 ранга обрадованно объявил:
‒ Два балла вашей ленинской комнате, товарищ командир роты! Вы сами прочтите, что тут написали ваши грамотеи!
Лыков поклонился плинтусу и прямо над ним на белом ватмане стенда прочел:
‒ Гавнокомандующий флотом.
‒ Вот именно! Я не буду повторять это слово. Где буква Л, товарищ капитан? Вы что же, решили так поиздеваться над руководством Военно-морского флота? Вам что, уже не нравится служба в училище? У нас на флоте много должностей более низкого ранга, если вы не справляетесь с обязанностями командира роты.
Понимая, что спасти уже ничего нельзя, Лыков уперся взглядом в яркие орденские планки на груди капитана 1 ранга, самого большого начальника из встреченных им в жизни, и вяло ответил этим планкам:
‒ Мы исправим эту описку.
Слово получилось каким-то корявым, почти ругательным и он добавил:
‒ Извините, исправим ошибку. Сегодня же исправим. Вот сейчас же.
Он еще что-то говорил и говорил, но грохот ботинок перекрыл его тихие слова. Комиссия ушла по этажу смотреть ленинскую комнату роты Парабаша, а Лыков стоял с раскаленным лицом, смотрел то на низ стенда с дурацкой ошибкой, то на кавалеристов, скачущих с саблями на ракетный крейсер, и догадывался, что следующее звание в ближайшее время он не получит.
Через полгода, перед самым отъездом обеих рот нашего курса на практику на крейсер Черноморского флота, Лыкову все-таки присвоили звание майора. Неделю мы его не видели, а, когда перед самым убытием на флот он все-таки появился, то построил роту, вышел перед нами в новенькой форме капитана 3 ранга с нашивками плавсостава, хотя ему присвоили вполне сухопутное звание майора, обвел всех кроваво-красными глазами и сказал с горделиво, по-парабашевски вскинутым подбородком:
‒ Представляюсь по случаю получения очередного воинского звания. ‒ Немного подумал и добавил: ‒ А мне всего тридцать шесть.
С этого дня курсанты между собой стали звать его майором третьего ранга. За год до нашего выпуска он оставил роту и уехал на Северный флот редактором газеты на крейсер. Наверное, ему очень хотелось получить вторую звезду, но у него ничего не вышло. На Севере тоже надо было пахать и пахать, а не ждать удачи. А Парабаш, оставшийся в училище, перевелся преподавателем на кафедру кораблевождения и дослужился до звания капитана 1 ранга.
