Дождливым октябрьским вечером 1974 года ленинская комната роты превратилась в кинозал. По экрану телевизора «Славутич» носились советские и канадские хоккеисты, а забившие комнату до отказа курсанты орали так, словно на самом деле находились не в Киеве, а в Москве на ледовой арене Лужников, откуда транслировался шестой матч суперсерии СССР‒Канада. Вечный хоккейный комментатор Николай Озеров словами раскрашивал черно-белую картинку телевизора, рассказывая зрителям, что канадцы в красных свитерах, а наши в белых, хотя о втором мы могли догадаться и без подсказки.
Счет в серии по матчам был 2-1 в нашу пользу, и канадцы бились насмерть. Они размазывали советских хоккеистов по бортам, подсекали клюшками, при любом удобном случае после свистка судьи хоть разок, но толкали в плечо или по спине. Даже вратарь старался своей клюшкой-грабаркой задеть колено пробегающих мимо него наших форвардов.
На поле у канадцев показывал чудеса игры сорокашестилетний Горди Хоу, играющий в одной тройке со своими сыновьями Марти и Марком. В Москву, к сожалению, не приехала главная звезда первой серии 1972 года Фил Эспозито, но он незримо присутствовал на площадке, потому что Николай Озеров иногда вспоминал его костоломную игру против Валерия Харламова.
‒ Да, без Эспозито скучно, ‒ поддержал комментатора кто-то в битком набитой комнате. ‒ Эти так драться не умеют.
‒ Измельчали канадцы, ‒ добавили из другого угла. ‒ Вроде дерутся, а вроде и не дерутся.
Обсуждая матч, мы вспоминали серию 1972 года, блистательного Валерия Харламова и его главного врага на площадке Фила Эспозито. Здоровенный, как сейф в кабинете ротного, с раскидистой копной смоляных волос на вытянутой дыней голове, Эспозито носился два года назад по площадке с легкостью балерины и зачастую успевал за шайбой быстрее наших маленьких форвардов. Он махал клюшкой по-сабельному, будто не играл в хоккей, а рубился в битве при Ватерлоо за императора своих предков и по совместительству тоже итальянца Наполеона Бонапарта. Именно из-за него Николай Озеров произнес знаменитую фразу «Такой хоккей нам не нужен».
Когда курсантский разговор об Эспозито зашел в тупик, через распахнутую дверь до нас долетел призывный голос дневального:
‒ Роте построиться на центральном проходе. Форма одежды повседневная.
Из угла душной комнаты раздался чей-то недовольный голос:
‒ Не могли до конца периода дотерпеть!
Из другого, но не менее душного угла ему ответил кто-то более терпеливый:
‒ Пошли быстрее. Им еще долго играть…
На втором курсе обучения будущие лейтенанты строились уже помедленнее, чем на первом, но все-таки не хуже норматива. Через пару минут перед строем уже стоял командир роты Лыков. За год с лишним после вступительных экзаменов он немного округлился в щеках и на боках, а после получения звания майора заметно успокоился и перестал придираться к любому встреченному подчиненному.
Рядом с Лыковым стоял неизвестный мне курсант. На его заметно лысеющей голове сдвинутым влево блином лежал берет. Вбитый нос и мощный подбородок делали его похожим на матерого боксера. Глаза смотрели исподлобья со смелостью, переходящей в наглость.
‒ Это Филонов из соседней роты, ‒ шепотом застолбил кто-то из глубины строя звание знатока. ‒ Залетный…
Такой титул имели курсанты-неудачники, постоянно попадающиеся в самоволке или в нетрезвом виде патрулям. Про Филонова ходили легенды, но я не знал его в лицо. Тем интереснее было разглядеть парня, который вовсе не походил на неудачника. Он переминался с ноги на ногу, сжимая побелевшие кулаки, и явно был недоволен переводом в незнакомую роту.
У Филонова была одна неистребимая слабость: в увольнении он совершенно скучал без драки. А если где-то за углом успевал принять граммов двести портвейна, то сдержать его уже было невозможно. На включенном автопилоте он выруливал на танцы в расположенный через дорогу от училища Дом культуры «Пищевик» и схватывался с первым подвернувшимся гражданским лицом по любому, даже самому мизерному поводу. О его драках ходили легенды. Стоя спиной к стене он мог до кровавых соплей молотиться с несколькими парнями, пока вызванный патруль не увозил его в комендатуру. В наше время он мог бы стать известным бойцом без правил, но тогда такую развлекуху еще не придумали и все его бои заканчивались не вручением широкого пояса, расшитого золотыми бирюльками, а месяцем без увольнений. Когда срок истекал, Филонов выходил через училищное КПП в город и, опьяненный первым же глотком свободы, искал новую жертву. За любую из таких драк его могли отчислись из училища, но Филонову все сходило с рук. Поговаривали, что у него есть «мохнатая рука» среди адмиралов, и именно эта рука после каждого залета накручивала диск телефона, чтобы спасти драчуна.
‒ Товарищи курсанты! ‒ приподнявшись на цыпочки, чтобы стать хотя бы вровень с Филоновым, объявил Лыков. ‒ Из первой роты к нам в соответствии с приказом начальника училища переведен курсант Фил… Фил… ‒ запнулся он, забыв фамилию.
‒ Фил Эспозито, ‒ перебил Лыкова кто-то из глубины строя.
‒ Кто это сказал? ‒ вместо ротного строго спросил добряк-старшина.
‒ Ладно, ‒ не стал обострять ситуацию Лыков. ‒ Потом выясните. Мне к комбату по делам нужно идти. Курсант Филонов определяется в первый взвод. Вопросы есть?
Строй молчал. Почти всем хотелось узнать, изменился ли ничейный счет. Перед самым построением лысый, с клоками слипшихся седых волос над ушами и казавшийся нам столетним дедом Горди Хоу замолотил шайбу Третьяку, и счет в матче стал 2-2. Азарт гнал нас в ленкомнату. Мы влетели на еще неостывшие стулья, включили телевизор и с удовольствием увидели посередине экрана два черно-белых флага: вверху наш, советский, с серпом и молотом, внизу узнаваемо канадский с кленовым листом посередине. Напротив нашего флага висела цифра 3, напротив канадского ‒ 2.
‒ Ну вот, ‒ громко расстроился кто-то, ‒ уже все шайбы позабивали!
В этот момент на экране наш игрок под номером тринадцать вошел в зону канадцев по центру, сместился влево, замахнулся, но вместо удара прокинул шайбу еще левее и вперед на игрока с номером шестнадцать, и тот броском в дальнюю девятку канадских ворот вмолотил четвертую шайбу. Фамилии героев момента утонули в истошном реве курсантов и топоте ботинок. Справа от меня стоял Филонов и молча махал кулаком снизу вверх, будто бил невидимого канадца в челюсть. В его глазах горел какой-то неземной огонь.
Ближе к концу матча на ледовой площадке блеснул до того игравший блекло великий Валерий Харламов. Курсанты заорали еще громче, чем при предыдущем голе. После итогового счета 5-2 числящиеся самыми великими хоккеистами в мире канадцы на время стали номером два. Естественно, после наших, советских.
Филонов, к которому после перевода в нашу роту навечно приклеилась кличка Фил Эспозито, продолжал в редкие дни увольнений бузить на киевских дискотеках и в кафе, но делал это уже как-то вяло. Рядом с ним в увольнении постоянно был кто-то из первого взвода и гасил его вспыльчивость. Филонов выпустился из училища лейтенантом на Черноморский флот и был распределен отделом кадров в грузинский город Поти. В первый же день он зашел в местную харчевню на набережной, принял на грудь пару стаканов чачи и решил проверить на крепость челюсти местных жителей. Очевидцы рассказывали, что он загнал трех грузин на фонарные столбы на набережной и даже пытался их раскачивать, хотя это уж точно было не по силам даже огромному канадцу Филу Эспозито.
Говорят, что после этого по просьбе высокого грузинского партийного руководства Филонова все-таки уволили с флота, но я не ручаюсь. Иногда адмиральские звонки могли совершать невозможное.