В один из нервных межэкзаменационных дней наш будущий командир роты рыжий и не по возрасту веснушчатый капитан Лыков построил на лагерном плацу группу из сорока восьми абитуриентов и, лично возглавив ее, что придавало особую значимость происходящему, вывел через распахнувшиеся со слезливым всхлипом ворота в лес. Мы шли в колонну по четыре, что уже само собой было по-флотски, а не по-пехотному, то есть не по три в ряд, шли по хрустящему песку, словно по длинному-предлинному пляжу, и в этом тоже уже было что-то приближающее к морю, флотской службе и всему тому, что могло дать только военно-морское училище.
Я шел в последней шеренге и поневоле слушал разговор двух идущих передо мной недавних школьников.
‒ Я все отдам, чтобы поступить в военно-морское училище, ‒ зачем-то откровенничал парнишка с непослушным ежиком светло-серых волос на голове. ‒ Это мечта жизни. У меня отец на Северном флоте служил. На крейсере. Столько о кораблях рассказывал, о походе в Англию. Я из всех журналов и газет наши корабли вырезал и вклеивал в особую тетрадку. Я могу базовый тральщик от рейдового отличить. А ты можешь?
‒ Без надобности, ‒ во весь рот зевнул черноволосый. ‒ Куда нас ведут? Так можно и без пайки остаться. Она и так никакая…
‒ Если я в училище не поступлю, отец сильно расстроится, ‒ продолжал изливать душу светловолосый. ‒ Отец очень офицеров уважал. Говорил, что это белая кость.
‒ А я поступаю, чтобы от призыва увильнуть, ‒ честно признался его чернявый сосед по строю. Его смоляные волосенки, свернутые в странные жгутики, походили на крупных гусениц, и мне очень хотелось сбить хотя бы одну из них щелчком. ‒ Если после третьего курса свалить, уже никто призывать не будет. А куда поступать, мне все равно. Просто в политучилище не надо физику сдавать. Сюда поступить проще.
‒ При таком большом конкурсе? ‒ удивился светловолосый. ‒ Шел бы тогда в общевойсковое или танковое. Там и конкурса совсем нет. Ноль восемь на место.
‒ Не пойдет. Я уже узнавал. Там муштра дикая. Строевые, полигоны, окопы. А здесь лафа. Кормят лучше всего. Ну не здесь, конечно, в лагере, а в самом училище. Я у старшекурсников узнавал. Говорят, пайка лучшая в городе. Мясо каждый день, рыба, на выходные яйца отварные. Утром чай с белым хлебом и маслом. А домой вернешься ‒ в армию уже этой осенью призовут. Я один год и так отгулял…
‒ В строю не разговаривают, ‒ слева от меня качнулся замусоленный погон Лыкова с тонким синим просветом бывшего морского авиатехника. ‒ А то вы у меня оба досрочно уедете.
Песок мерно хрустел под ногами, словно огромное невидимое существо за деревьями никак не могло наесться, и только остановка колонны на марше сжала бы эти прожорливые челюсти, но мы все шли и шли. Уже и лес с его жиденькой прохладой закончился. Солнце тяжелым желтым грузом легло на наши головы и плечи. На затылке черноволосого пробилась капелька пота. Она блеснула как шляпка гвоздика, вбитого в некрашеную доску забора.
‒ Нудный мужик, ‒ тихо сказал черноволосый про Лыкова, который уже ушел далеко от нас в голову колонны. ‒ Но у нас в поселке народ и того хуже. Сволочь на сволочи. Или жлобы, или стукачи. Самая большая радость ‒ чтоб у соседа кобыла сдохла. Главное, мне сказали, после поступления мелькнуть у ротного перед глазами пару раз и как бы ненароком представиться, назвав свою фамилию. Если он тебя запомнит, то можно выпросить сержантскую должность. Тогда не надо будет наряды тащить и полы мыть. Вообще-то командовать кем-то мне больше нравится, чем каким-то уродам подчиняться. Даже маленький начальник ‒ это уже начальник.
‒ У нас, гражданских, стать старшинами после поступления не получится, ‒ пояснил знаток тральщиков.
‒ Это почему же? ‒ нервно дернул головой черноволосый.
‒ Старшинами назначат только тех, кто поступит прямо со службы. У них отдельный конкурс, и, если ты заметил, живут они пока еще отдельно от нас. Там полно народу с лычками, а они автоматически идут на курсантский погон. В лучшем случае, могут назначить старшиной не служивого, а бывшего суворовца или нахимовца, но они еще не приехали. Они же без экзаменов сюда поступают.
‒ Вот уродские законы! Нахимовцы какие-то, кутузовцы… Одним ‒ все, другим ‒ ничего, ‒ возмутился несостоявшийся старшина. ‒ А куда нас все-таки ведут? Вроде сегодня экзаменов нет. Может, подляна какая-то?
‒ Ведут, значит, надо, ‒ со стальной уверенностью ответил сын моряка с крейсера Северного флота.
‒ Ты что, идейный? ‒ брезгливо спросил черноволосый и на ходу наткнулся на спину идущего впереди парня с плечами гимнаста-перворазрядника. ‒ А ты чего тормозишь?! ‒ обрушился он уже на него. ‒ Стоп-сигнал включать надо!
‒ Не ори. Пришли куда-то, ‒ ответил, не оборачиваясь, парень.
Перед строем выросла коренастая фигура Лыкова. Веснушки на его раскаленном лице растаяли, и оттого он казался уже старше своих лет.
‒ Товарищи абитуриенты, мы находимся на территории водно-спортивной базы училища на Киевском море, ‒ многозначительно произнес Лыков и показал на серую воду за спиной. ‒ Сегодня вы пройдете испытание барокамерой. Отнеситесь к этому серьезно. Если у специалистов из Военно-медицинской академии возникнут к кому-то претензии, то он будет в тот же день отправлен домой без допуска к экзаменам. А сейчас ‒ вольно, разойдись и ждать команду на проверку…
Строй в мановение ока развалился и перетек под редкие клочки тени под деревьями.
Киевское море оказалось всего лишь водохранилищем, но зато огромным. На узкой полоске грязного песка у берега грелись на солнце шлюпки. Серая речная вода упиралась в горизонт, доставая до самого неба, будто пыталась остудить его и одновременно спрятать дальний берег. Ленивая волна то выталкивала на берег желто-зеленые водоросли, то смывала их назад, не в силах проглотить столько еды.
‒ Товарищи абитуриенты, ‒ объявил вышедший из единственного здания базы Лыков, ‒ как шли в колонну по четыре, так и заходим на обследование…
‒ По шесть, ‒ поправил его низенький майор медслужбы в белой флотской рубашке, появившийся следом за Лыковым. ‒ Я потому и звонил вам в лагерь, чтобы первая партия была в сорок восемь человек. То есть ровно на восемь заходов по шесть человек и строго по моей команде, ‒ поднял он вверх коротенький указательный пальчик. ‒ После подъема давления в барокамере, товарищи абитуриенты, у вас заложит уши. Если кто-то из вас летал на самолетах, ему знакомо это ощущение. Для облегчения состояния вы должны сжать пальцами ноздри и сделать попытку выдоха через нос, не открывая рта…
Он был без фуражки и оттого выглядел почти гражданским и совсем не страшным. На его погончике с двумя красными просветами золотом отливала змея, пытавшаяся что-то выпить из кубка. Для усиления достоверности медицинского совета майор сжал пальчиками свои ноздри, покраснел и неожиданно закашлялся.
‒ Ну вот примерно так, ‒ сделал он вид, что не заметил хихиканье в задних шеренгах.
При поступлении в училище мы думали, что будем сдавать три экзамена. Оказалось, что их четыре. При этом четвертый нигде не фигурировал, и при всем желании никто из нас не нашел бы его итогов в архивах училища.
Этим экзаменом была барокамера.
Напомню, что мы поступали в военно-морское училище и вполне могли стать подводниками, а значит, требовалась особо прочная голова. Прочней, чем у танкистов или тем более у топографов или финансистов. Для определения этой прочности как раз и служила барокамера…
Первой шеренге майор был по плечо, и, когда они прошли мимо него, он еле успел отпрыгнуть к стене, став еще краснее, чем при демонстрации перекрытого выдоха через нос.
Через несколько минут обследования из первой шестерки был отбракован один, самый крупный. Он медвежьей походкой вывалился из здания, вырвал из ноздри окровавленный ватный тампон, швырнул его на песок к ногам Лыкова и рявкнул ему прямо в лицо:
‒ Да пошли вы со своим училищем!
Как-то сразу опавший ростом Лыков отступил в тень под дерево. Парень почти бегом вырвался через ворота с территории базы, свернул вправо в направлении лагеря и сразу исчез из виду. Лыков вздохнул как всплакнул и спросил у открытой нараспашку двери:
‒ Что с ним случилось?
‒ Повышенное давление. Слабые сосуды, ‒ голосом майора ответил полумрак здания. ‒ Следующая шестерка. Заходим по одному.
Когда дошла очередь до последней группы, а значит, и до меня, число не прошедших испытание барокамерой возросло до пяти.
В заход со мной попали светловолосый, черноволосый и трое из моей шеренги, но я их совсем не запомнил. Все вошедшие с удивлением смотрели на длинную металлическую бочку, на левом боку которой белели огромные глазищи манометров с висящими у черных нулей стрелками. Они выглядели часами, которые уже отсчитали свой век выгнанным после испытания.
Пятеро, пригнувшись, по очереди забрались в длинную металлическую бочку, прогрохотали по гулкому полу и присели справа на скамейку.
‒ Твое место у иллюминатора, ‒ устало сказал мне майор. ‒ Если что-то в барокамере пойдет нештатно, ну то есть случится что-то необычное, ты обязан сделать мне отмашку через иллюминатор, и мы сбросим давление. Понял?
‒ Да, ‒ только и выдавил из меня одно слово страх.
‒ Не да, а так точно. Привыкай к службе, ‒ грозно свел маленькие бровки майор и захлопнул за мной люк.
Я пристроился на краешек чего-то жесткого, похожего на стульчик, у окошка и посмотрел вправо. Там, прилипнув плечом к плечу, сидели пятеро и смотрели на меня так, словно сейчас я, а не Лыков был их командиром. Что-то щелкнуло, зашипело, и я перестал слышать. Сердце замолотило так, будто сдавливали его, а не голову. В виски уперлись чьи-то невидимые крепкие кулаки, потом голова загудела, обжатая уже не кулаками, а настоящими стальными обручами. Казалось, еще немного ‒ и она лопнет перезрелым арбузом. Обручи превратились в шлем. Толстый металлический шлем водолаза. Мне дико хотелось сжать пальцами ноздри, как учил майор медицинской службы, но для этого нужно было вскинуть руку, а в середине стекла, за иллюминатором, сверлили меня, не мигая, его зеленые глаза. Сердце готово было первым вырваться из этой металлической бочки, и я сглотнул, пытаясь хоть чем-то отвлечь его.
Неожиданно углом глаза я уловил, что справа, из общего салона, кто-то взмахнул рукой, а может, и не взмахнул, а мне только так хотелось, но я тут же приник к иллюминатору и качнул влево-вправо влажными пальцами. Майор по-змеиному сощурил глазенки и отступил в сторону.
Сначала слетел шлем, потом обручи, чуть позже кулаки и только после них стал возвращаться слух. Кремальера со скрежетом ушла вниз, и рывком распахнулся люк.
‒ Что случилось? ‒ испуганно спросил майор. ‒ Я всего четыре атмосферы дал.
‒ Махнули. Мне махнули. Оттуда, ‒ кивнул я назад, хотя совсем не был в этом уверен. Скорее всего, тревога была ложной.
В этот момент мне показалось, что на поступлении в училище можно ставить крест.
‒ Запишите фамилию! ‒ радостно выкрикнул майор.
‒ Мою? ‒ повернулся я влево.
Там за некрашеным деревянным столом сидела полная женщина примерно сорока лет в белом халате и в белой же шапочке на обесцвеченных перекисью водорода волосах. Перед ней лежал журнал, похожий на классный, в котором учителя выставляют оценки. По всему выходило, что сегодня я заработал двойку.
Майор шагнул мимо меня к светловолосому парню, попридержал его за локоть и, приподнявшись на цыпочки, осмотрел правую щеку.
‒ Лопнула перепонка. Для флота не годится. Запишите фамилию.
Я обернулся и увидел капельку крови, вытекшую из уха светловолосого парня. Он последним выбрался из бочки барокамеры и смотрел на всех таким взглядом, будто стоял перед расстрельной командой.
‒ Идейные все слабаки, ‒ почему-то именно мне сказал проходивший мимо черноволосый.
Я скорее вывалился, а не вышел из здания. Духота июльского полдня казалась свежее прохлады барокамеры. У деревянных ворот базы стоял почти полный строй. Ждали только нас пятерых.
Светловолосый парень с ватой в ухе проковылял к строю мимо меня, встал в свою шеренгу рядом с черноволосым, обернулся и мокрыми глазами посмотрел на Киевское море.
‒ А ты молодец, ‒ со всхлипом отхлебнул холодный чай из алюминиевой кружки вышедший после всех из здания майор.
Он прислонился спиной к дверному наличнику у входа и показал кружкой в сторону светловолосого:
‒ Еще пару атмосфер ‒ и он мог бы если не совсем оглохнуть, то значительно утратить слух. А так легкий надрыв. Затянется. Скажи ему, чтобы не страдал. Видимо, у него в детстве была какая-то баротравма. В жизни никогда не знаешь что хорошо, а что плохо. Часто бывает так, что то, что кажется плохим, потом приносит только хорошее…
