Давным-давно, в далеком-далеком детстве, мы пошли с другом Вовкой на фильм «Вий». Гоголя мы знали по школе в масштабе «Мертвых душ», а дальше в глубину творчества самого странного писателя в истории России не погружались. Тем более жуткое впечатление произвел на нас фильм с вурдалаками, летающим гробом и красавицей-ведьмой. Сеанс закончился поздно, и мы шли по быстро темнеющей летней улице. За каждым черным кустом чудился вий, который мог вскочить из-за него и убить взглядом, и мы старались идти ровно посередине грунтовой дороги между колей, оставленных с весны колесами грузовиков.
На следующий день я стал прокручивать фильм в памяти и вдруг понял, что меня больше всего впечатлили не ужасы в финале картины, а начало, где бурсаки вывалили на площадь перед монастырем и принялись грабить торговцев с базара. Тогда я еще не знал, что на самом деле меня всего лишь коснулось предчувствие будущего, предчувствие того, что я тысячи раз стану выходить этим же путем на площадь, да только за моей спиной будет уже не монастырь и не бурсаки в черных свитках, а ворота училища и ровный курсантский строй, а на самой площади, укатанной под вонючий асфальт, не останется даже следа от базара.
Да-да, именно политическое училище, заведение, готовившее тружеников духовного фронта и идеологов новой религии коммунизма, находилось на том месте, где до этого существовали сначала духовная семинария при Братском монастыре, а потом духовная Киево-Могилянская академия. Как тут не скажешь о судьбе! А если копнуть глубже, то выясняется, что все, что зиждилось на этом месте, закрывалось по самым разным причинам. Как будто та полячка-католичка, что имела здесь дом в начале семнадцатого века и подарила его православной епархии, что-то сделала не так. Или эта часть низинного Подола оказалась не такой, чтобы на ней хоть что-то росло вечно.
Мы не знали, что на месте малого учебного корпуса, где нам разжевывали высшую математику, теоретическую механику и кучу других умных предметов, стоял огромный Богоявленский собор, построенный гетманом Мазепой в стиле украинского барокко с пятью куполами, больше похожими на тиары католических епископов, а не на шлемы русских витязей. Поскольку гетман явно был махровым неудачником, то и собор снесли. А вот главный корпус с округлыми сводами уцелел до наших дней. По его коридорам ходил долговязый Михайло Ломоносов, приехавший в академию для ознакомления с редкими книгами в местной библиотеке. Посещал он и лекции, которые шли исключительно на латыни, подивился, что на уроках со рвением изучают кроме латыни только один язык ‒ польский, хотя в Киеве все без исключения говорили на русском. В один прекрасный день Ломоносов записал в своем дневнике, что учителя по всем предметам здесь крайне слабы, и уехал в Москву.
В конце девятнадцатого века главный корпус отремонтировали и в нем появились лестницы с металлическими ступенями. На каждой из них посередине красовалась надпись «Т-во Донатъ‒Липковскiй и Ко». В те годы мы не знали, что это не двойная фамилия, а два разных человека: обрусевший немец Федор Донат ‒ это инженер, а поляк Иван Липковский ‒ дворянин с деньгами. В складчину они создали товарищество и основали машиностроительный и чугунолитейный завод. Лестница в корпусе была их не самым большим заказом. Гораздо более серьезные деньги они делали на производстве машин для винокуренных и сахарных заводов.
Курсанты из поколения в поколение пользовались в увольнении одной и той же хохмой, когда при знакомстве с киевскими красавицами чаще всего представлялись Липковским. Не проходило дня, чтобы на КПП училища не появлялась какая-нибудь обнадеженная девушка и просила пригласить курсанта Липковского, который на той неделе предлагал ей выйти замуж.
А самое красивое здание училища ‒ полукруглое строение с коринфскими колоннами и треугольным античным фронтоном над ними ‒ появилось уже после войны, когда для образованного в те годы среднего военно-морского политического училища потребовался еще один учебно-административный корпус. До революции на этом месте возвышалась колокольня монастыря. Кстати, то училище тоже закрыли в конце пятидесятых. Видно, от судьбы не убежишь.
Площадь, на которую вывалили после занятий семинаристы в «Вие», при нас называлась Красной. Сейчас это Контрактовая. На ней стояли в виде прямоугольника торговые ряды с заколоченными окнами и дверями и, скажу честно, было не по себе ходить в увольнении мимо этих мертвых зданий, по которым шкурой сползала посеревшая штукатурка.
А в небе над Подолом легким ажурным нежно-голубым сокровищем висела Андреевская церковь, одно из лучших творений великого петербуржца Варфоломея Расстрелли, потомка приехавших в Российскую империю на заработки флорентийских архитекторов. Для того чтобы подняться к ней, нужно было осилить крутой Андреевский спуск, каждый дом которого дышал историей. Зато сверху открывался такой вид на Подол и заднепровские дали, что не хотелось уходить. Наверное, что-то похожее ощущал апостол Андрей, который, по легенде, стоял на этом месте и смотрел в бесконечную даль, совершенно невозможную в Иудее.
Училище со всех сторон окружали храмы. Окна спального корпуса выходили на зеленые купола Свято-Ильинской церкви. В дни Пасхи мы наблюдали из окон четвертого этажа крестный ход вокруг него, а в это время из телевизора в ленинской комнате ревели хриплыми глотками рок-музыканты из передачи «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Новая религия коммунизма пыталась соперничать с древней религией христианства.
В те годы время текло медленнее, чем сейчас, и будущее виделось красивее, чем оно сложилось на самом деле. Наверное, потому что мы воспринимали жизнь как поощрение, а не как наказание. Никто из нас не замечал окаменевшую историю вокруг себя, считая ее ненужной. Каждый курсант жил будущим, а не прошлым, совершенно не думая о том, что это прошлое когда-то было чьим-то будущим.
Только через тридцать лет после выпуска из училища я впервые вернулся на его территорию. Все вокруг было вроде бы знакомым, но совсем чужим. Из зданий словно бы вынули душу. Они смотрели вытянутыми глазами окон на нас, лысых и пузатых, осевших ростом и поседевших, построившихся в остатки рот на бывшем плацу перед юбилейным прохождением строевым маршем мимо уцелевших командиров, и не признавали. На главном корпусе висела металлическая доска, привинченная новыми хозяевами зданий, с оскорблениями в адрес нашего бывшего училища, а на треугольнике фронтона красовалась уцелевшая советская мозаика с кораблями и ленинской фразой о том, что нужно учиться, учиться и учиться. Я подумал, что она осталась от того, что новые хозяева никогда не смотрели в небо, а только под ноги. Они вычеркнули нас из истории этого места, а значит, скоро история вычеркнет и их. А что будет дальше, знает только Бог.
