Два — ноль в нашу пользу или священная месть Егоркина

Все когда-нибудь заканчивается. В том числе и отпуск, и первая, такая длинная рабочая неделя, и вечер пятницы торжественно венчает субботнее утро.

Позднее субботнее утро, ибо по субботам и воскресеньям в нашем крупном культурно-промышленном центре, в Полюсном, на улицах — шаром покати, никого нет. Все отсыпаются!

 Ну ладно, не все! попадаются озабоченные военные, снующие туда-сюда, словно броуновские военные. Кому-то и в субботу надо на работу, так те уже прошмыгнули мышками, а остальные …

Но оставались еще кое-какие дела, которые надо закончить — подумал Егоркин, собрался и потопал в гараж, громыхая по старым, потертым и  поколотым ступеням.

Банда кочевников, вооруженная шпателями, кистями м пульверизаторами  несколько дней назад промчалась по старому подъезду, уничтожила все следы  наскальной живописи всех разновозрастных балбесов. Их  работа хоть как-то облагородила старый дом.

 Остался характерный запах свежей краски, разноцветные пятна и свежей побелки, которая еще плохо оттерлась от стен и дверей. Зато здорово приставала к  рукавам курток и штанинам брюк.

 Над заливам неслись звуки склянок корабельных рынд, тарахтение дизелей., возмущенные вопли дерущихся чаек.

А вот уже и гаражи,  У некоторых были распахнуты ворота и двери, выкачены машины. Некоторые из них ощерились пастями капотов, под которыми  рылись водители.

  Работа спорилась. Соседи помогали друг другу, обычное дело. Часам к 15 пошабашили на обед. Домой мало кто пошел, если только по какой необходимости, а остальные собрались у Рюмина, который предусмотрительно выгнал машину и организовал посадочные места и соорудил стол из подручных материалов.

  Пили чай, который заварил тот же доктор Рюмин из каких-то чудодейственных трав. Веников этих самых трав было у него предостаточно, и каждый год он их обновлял.

 Закипел самовар, старые приятели и соседи подставила свои кружки. Потекли неспешные разговоры.

 Допив чай из «сиротской кружки», легко вмещавшей пол-литра любой жидкости, парившей ароматами трав минувшего лета, Палыч  удовлетворенно кивнул. Наш скальд начал свою сагу издалека,  —  Один раз  мы даже как-то у англичан выиграли – да, 2: 0. Причем, на их поле! — ни с того, ни с сего ляпнул он, оставаясь. Видимо где-то в своих мыслях.

— В футбол? Это когда же? Не иначе – во сне? — съехидничал Коромыслин

— Ну, не совсем, чтобы в футбол, но.…  А дело было так…

Далее последовала пауза. Длинная-длинная! Просто неприличная. Палыч выжидал! И точно – все стали подтягиваться поближе, Даже из других гаражей, видимо уловив какие-то неведомые, но сулящие что-то флюиды.

Бардин прекратил стачивать деталь, зажатую в тисках. отбросил напильник и демонстративно вытер руки, демонстративно показывая свое полное внимание к рассказчику.

 Егоркин удовлетворенно кивнул и начал издалека, медленно, будто высматривая что-то в минувшем.

 — Вот, именно! В те времена часто ходили мы на боевую в Средиземку. Изъездили да излазали ее вдоль да поперек! Да, это точно был морской пуп земли – кого только там не встречали – американцы, это само-собой,  в первых рядах. Затем — бывшие владыки морей, англичане,

 И местные хозяева — итальянцы, греки, турки и другая мелочь. Это –военные флоты, а уж торгашей – тех и вообще сотни флагов!

 Разномастные суда под разными флагами снуют туда-сюда, прямо как голодные бездельники в городе, в час пик! И  вообще – всякой твари по паре. Мы тихо делали свою работу – искали супостатские подлодки, «осетрин» да «лосей»[1]. Как обычно, участвовали в боевом слежении за авианосцами, стояли на боевом дежурстве по ПВО и ПЛО в точках якорных стоянок.

Было ленивое, курортное лето. Над морем цвета ультрамарина чаще всего господствовал  унылый штиль. Воздух у горизонта дрожал маревом, как газовая вуаль,  остро пахло йодом и водорослями. Даже дельфинам было лениво рыбу погонять!

 От жары выцвело даже голубое небо и стало каким-то белесым, как линялый ситец. Солнце прокалило палубу до сковородочного  жара, ступни ног припекало даже через подошвы дырчатых «тропичек» и ткань носков. В кубриках и каютах тоже жарко и душно. Наши полудохлые дистрофические кондиционеры, паразитически пожирая энергию дизель-генераторов, никак не справлялись с дыханием  пустынь и влажностью южного моря. Хуже того, от надрыва они сами начинали иногда работать на обогрев. В такую погоду даже рыба не клевала, прячась где-то в ясных синих маняще-прохладных глубинах.

  Экипаж скучал, чего нельзя было допускать, и командование пыталось разнообразить нашу жизнь – в основном тренировками да тревогами. У старпома не то, чтобы воображения не хватало, но вот особый менталитет … Но не только, и не всегда!  И тогда придумывали мы сами маленькие праздники, ибо в этот период всяких госпраздников и тому подобное в календаре не наблюдалось.

 Но было и некоторое оживление  —  тогда как раз проходил чемпионат мира по футболу, и мы дружно болели  за наших, слушая радио, выведенное по «громкой» на верхнюю палубу.

А орали мы так,   что чайки замертво падали в  море за кабельтов вокруг, а стволы пушек задирались в обмороке сами Во как! Ей — Богу,  не вру! А наш боевой замполит  самозабвенно  тратил драгоценную бумагу радиофаксов не только для всяких правдинских передовиц со штатных пропагандистских «волн», но и для популяризации отчаянных голевых моментов мирового чемпионата! Он вывешивал эти плакаты в столовой команды, за что ему было наше человеческое спасибо!

Но, наши богатыри, конечно, продули англичанам! Засудили, разумеется, судьи – прихлебатели империализма, чтоб им мигрень вместе с геморроем! Причем, мигрень чтобы снизу, а геморрой – чтобы сверху! Да-да, чтобы  им всем сидеть и думать одновременно было бы больно.  А как же! Наши-то футболисты – орлы, да вот только гордо летать  на чемпионатах как-то не получается, вот и обс… каждый раз.

— Это у них – хроническое заболевание! — проворчал старый доктор Рюмин: — Но вот обострения – как раз под чемпионат случаются!

— И-э-эх! — согласно простонал  Палыч и продолжал: А нынче они еще и коньки одели и втихаря хоккеистами претворяются, так их и растак, в гробовую доску поперек оградки! – ругнулся он  и сделал глоток минералки. Та оказалась без газа и он брезгливо сплюнул и продолжил: — Тогда от возмущения и жажды мести я себе места не находил. Но как осуществить такое желание, это совсем нереально — думал тогда я  и только безнадежно вздыхал, обреченно махая рукой.

         Да, и вот как–то один раз мы с боцманом Васильковым подобрали в воде  авиационный  гидрорадиобуй, «втихаря» его разобрали, вытащив из него  разные цветные провода и платы, разноцветную пластмассу. Подумав, чтобы такое-этакое нам из всего этого сотворить, мы стали от скуки плести картину в жанре «наивного искусства», используя вместо холста  крышку от большого фанерного ящика. Затеяли мы это с размахом, но проволока кончилась, еще даже не дав нам хотя бы выразить замысел картины. Поэтому нашлось много бездельничающих критиков, которые комментировали наше  творчество, изощряясь  в остроумии. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не топилось и не вешалось!

    Да, легко обидеть художника, которому  не  удается  вовремя взять за… (допустим, печатный вариант – за грудки) критика. Да и всех критиков не враз передушись, да и не всякого – офицеры тоже подходили, вот! — Егоркин с сожалением посмотрел на свои кулаки и покрутил головой.

   Затем, продолжил:  — Но все равно,  аргументировано возразить этим критикам очень хотелось. Но критик заметно поумнел и в зону поражения входить не хотел! Что у меня, что у Василькова «аргументы» были с хороший арбуз, опять же палубные ключи и аварийный инструмент были прямо под руками. Поэтому критиковали-то нас больше издали. На всякий случай.… Одно слово – поумнели!

    Одним прекрасным вечером,  подошла  к нам  облезлая, с проплешинами ржавчины на стальном корпусе, черноморская «дизелюха». Это была престарелая «железяка»[2], от которой  остро пахло морем,  железом и соляром. Сразу было видно – не один месяц хлебали они море полной чумичкой! Как и мы, здесь они тоже ожидали танкера, который где-то «обломался» и застрял на якоре, прилично запаздывал  к точке рандеву.

 То есть, это было совсем неприлично с его стороны, ибо наши командиры нервничали, а время  уже поджимало. Но – ладно, речь главная не о том!

Эта подлодка легко и красиво ошвартовалась  у нашего борта. На черные, с пятнами ржавчины и соли, надстройки лодки повылезали подводники  в синих, помятых «тропичках», и с бледными лицами — даже не смотря на свое «черноморское происхождение».

 Да,  подводная служба – не сахар, это вам не в кино! Если мы просто и жестоко жарились, то они вообще запекались прямо в консервной банке в собственном соку! И кондиционеры не включишь – если они и были — плотность батарей жестоко экономишь, а уж сами эти батареи вообще устраивают в отсеках форменную баню, особенно после многочасовой зарядки мощными дизелями.

Вон, Коромыслин рассказывал, в красках, как это все бывает …  О чем я не преминул сказать своим балбесам. У нас – тоже не курорт, но … Как говорится, преклоняюсь, но не завидую!

Командир лодки и пара офицеров-подводников легко поднялась к нам на ют по шатким  сходням.  Штиль штилем, но зыбь ощущалась в полной мере, и старые кранцы жалобно стонали  и  плакали тертой резиной  между нашими бортами.

    Наши офицеры тоже  собрались встретить «гостей» — общие темы и проблемы  у моряков всегда найдутся.

—  Эй, «северяне»! — окликнули с лодки, наверное, разглядев нарисованный на трубе наш герб — добродушного белого мишку, с аппетитом грызущего поломанный пополам «Лось»[3] .

 — Как оно вам, на курорте-то, когда приличные  люди  под водой за супостатом ходят? – «подкололи» нас  радующиеся солнышку чумазые подводники.

 —Да, ну как же — знаем, спина —  в масле,  нос – в тавоте, но зато – в подводном флоте! — немедленно, но уж больно стандартно, без выдумки, больше для приличия парировали  с нашего борта.

Да, жара влияла и на те центры в  головах, которые отвечали за юмор! И как обычно стали искать  своих земляков, выкрикивая всю географию Советского Союза. Земляки, конечно, нашлись, ибо огромный мир, все же, достаточно тесен!

А  тут наш метрист[4], а потом и сигнальщики  доложили  о появлении и сближении с нами иностранного корабля —  английского фрегата типа «Бродсуорд», а его вертолет, тем временем,  уже подлетел и, сделав пару кругов над нами, вернулся  к себе. Проводив его взглядом, я вдруг  ясно понял, откуда мы сможем, если повезет, конечно, достать себе много-много цветной проволоки и других материалов для нашего будущего шедевра! Прямо-таки осенило, причем, сразу и в деталях!

 — Эврика! – рявкнул я вслух, да так,  что матросы, стоявшие рядом и вальяжно облокотившиеся  на леера, испуганно оглянулись и шарахнулись прочь.

Кстати, они всегда знают, что делают что-то не то. И всегда ожидают, что это дело скоро пресекут! В данном случае – они вспомнили, что категорически нельзя облокачиваться на леера. Если не хочешь купаться за бортом, конечно! Такие случаи бывали и на моей памяти — вылавливали перепуганных олухов, как снулых тюленей).

Поймав за рукава своих приятелей — продовольственника Петрюка и  боцмана, я им живо, на пальцах, разъяснил  суть своего замысла, меру их участия и определил долю в добыче.

 Хохол-продовольственник засомневался, сначала почесал все то, что положено чесать украинцу в случае трудного выбора, но все-таки  верно решил, что мы вообще–то, ничем не рискуем. Живой и подвижный Васильков сейчас был готов и не на такие авантюры – скучно! Он долго не думал. Вообще! Никогда! И был участник всех драк и потасовок, за что и страдал. Сейчас драк не предвиделось.

На торпедной площадке мы  немедленно натянули брезент – чтобы никто ничего до поры-до-времени   не  видел, и, сразу же,  начали готовить наш ответ наглому  супостату.

— Проверим-ка  их хваленый английский юмор! – мстительно процедил боцман сквозь зубы, и отправил своих боцманят в свою заветную кладовочку – за краской и инструментом.

 Паша–продовольственник приволок кучу пустых больших консервных банок, импортных и наших,  оставленных им у себя для одному ему понятных целей. «А щоб було!»

         Подошел один из наших офицеров – ракетчиков, посмотрел на грубый эскиз, нарисованный на куске бумаги – и  присоединился  к нам,  делая толковые замечания и высказывая  некоторые, прямо-таки  эвристические  идеи. Но боцман молча сунул ему ключ и отвертку – лучше трудись! Офицер охотно их принял и через пару минут с головой ушел в творчество. Дело пошло!

И уже через полчаса, «секретное изделие», благоухая свежей краской, уже лежало  на солнышке, прикрытое  подкопченной трубой  от вражьего взора. На такой жаре нитрокраска высохла моментально, и уже можно было осуществлять наш коварный план.

— Теперь вот что: куда бы его нам присобачить, чтобы по-правдоподобнее выглядело? — задал  вопрос «мозгового штурма» комбат Боровков. Постепенно все сошлись на том, что лучше места, чем на ограждении рубки подлодки просто не сыскать. По шаткой сходне пошли на лодку. Поговорив — для приличия о том, о сём, мы изложили суть нашей просьбы. Старпом подводников, куривший на своем ходовом мостике, на лету поймав идею, понимающе кивнул, и согласился с нами, правда, без особой веры  и проявления восторга.

 Он проворчал, что этот фрегат  их как следует достал, вцепившись в них своим гидролокатором, как  бульдог в медвежью ляжку. «От визга и грохота его «посылок[5]»  у всех голова трещит! А их бортовой вертолет – тоже не подарок! Он своих «квакеров» столько насбрасывал … Валяйте, пробуйте, хоть как-то их побеспокоить во время послеобеденного отдыха и то маленькая месть! Пусть размоченные сухари нерусского бога лишний раз вздрогнут!» — разрешающе заключил старпом. Мы протащили  предмет нашего  коллективного творчества на лодку и на концах подняли на ограждение рубки, а подводники развили нашу идею и закрепили это жестяное чудище  на каком-то из выдвижных устройств.

Все было готово! «Пошел!» — скомандовал старпом, и выдвижное пошло вверх. На нем  сверкала новизной и яркой краской ракета невиданной конструкции – с ядовито–красной боеголовкой, сине-зеленым корпусом, выступающими блоками непонятного назначения… Она даже шевелила маленькими стабилизаторами на носу и ярко–красными соплами в хвостовой части  при помощи тонкой проволоки, (идея и техническое решение нашего ракетного комбата) Он же и дергал эту проволоку, укрывшись в недрах рубки. «Ракету» подняли, покрутили  из стороны в сторону и вверх-вниз, и стали опускать. Все это происходило в поле зрения английских сигнальщиков с фрегата, который стал на якорь в десяти-двенадцати кабельтовых от нас. Ну, не могли бдительные британцы пропустить эту демонстрацию! Так оно и вышло!

«Ракета! На «Фокстроте»! — удивленно взревел капитан фрегата, не поверив докладу — а ну-ка …». Красивым именем старого танца натовцы звали такие наши «железяки».

         Через некоторое время в воздух экстренно поднялся все тот же знакомый «Си  кинг» с бортовым «26» и по дальней дуге полетел к нам. Мы–то знали, зачем он летит! В нужный момент мы изобразили «панику», выдвижное пошло вниз, а саму ракету матросы лихорадочно, но не слишком ловко прикрывали брезентом. Так казалось со стороны.

 Поэтому, летчики увидели кое-что именно из того, что мы им и собирались показать. Вертолет пролетел над нами на высоте семиэтажного дома. Мы  на него – ноль внимания,  стоим и курим с полностью отсутствующим видом, как будто эта тарахтелка, воняющая керосиновой отработкой— дело настолько обычное, как осточертевший штилевой пейзаж.

 Наконец,  винтокрылая машина  зависла прямо над нами. Мы курим! Вот из открытой бортовой двери показался  пилот в шлеме-сфере и больших черных очках. Заметив наше ленивое внимание, он жестом попросил откинуть брезент. Мы показали ему международный жест, называемый  у нас «полруки» или «50%».

Он не обиделся  и сделал  вопрошающий жест. Я показал ему останки радиобуя и показал два пальца. Он отрицательно помахал рукой и показал один палец. Мы все сделали вид, что  потеряли к нему интерес.

Торговаться я умел, даром, что ли, у меня был приятель–азербайджанец! В торговле это такие ассы, что евреи рядом с ними грустно отдыхают! Он всегда говорил, цитируя Пророка: «Пришел на рынок – торгуйся!» Это – к слову …). Тут бы пилоту  и успокоиться, но профессиональный азарт и жажда чувствительной премии за снимок нового вида оружия затмила разум морских разведчиков и отключила профессиональную бдительность.

  «О’кей!» – показал знаком пилот и два оранжевых буя, один за одним, плюхнулись  в море прямо у борта лодки. Пилот прямо аж весь наружу вылез с большой видеокамерой. А мы что, мы  — люди честные, мы показали ему то, что он хотел видеть. Двух секунд хватило ему, чтобы с десяти метров разглядеть наше «новое оружие» — старательно прикрученные, остроумно присобаченные друг к другу разнокалиберные банки.

Прямо, блин, как у Золушки –  вдруг в голубом небе раздалось волшебное «бздень» невидимых серебряных колокольчиков, и… карета стала тыквой.

 Так и у нас: боеголовка мигом превратилась в две банки из-под алжирских кур, корпус – в барабаны из-под египетских сухофруктов, а сопла – в длинные банки от ананасов в кружочек. Разглядев все это сквозь прицел видеокамеры, он от досады он чуть не уписался прямо на нас и почти выпал из машины – хорошо, что был привязан! Развели как детсадовцев на фантиках!

Губы и у него, и у второго парня-пилота, высунувшегося с другого борта,  интенсивно шевелились, а руками эти чопорные британцы жестикулировали не хуже наших темпераментных кавказцев  — жаль только, что из–за грохота этого летающего вентилятора ничего слышно не было. Это же какое   удовольствие пропустили – послушать  мат человека, которого так достали и развели, как детсадовца на конфете,  да еще на чистейшем английском! А еще говорят – англичане, мол, сдержанны, а ругательства у них – скудные. Но минут десять без перерыва они все-таки ругались!

 Так вот они и улетели — точно, как обиженные детсадовцы, обманутые нехорошими взрослыми дядями. А еще говорили, что у них с юмором все в порядке! Врут!

 — Ага, как мы их достали! — победно воскликнул старпом лодки, искренне веря в свое решающее участие в удавшейся авантюре. Болеющие за нас мичмана с нашего борта заорали хором «Ура!». Мы откровенно смеялись, отомщенные подводники — тоже, выкрикивая вслед «морскому королю» всякие непечатные пожелания. Совесть нас ни капельки не мучила! Он же просил нам показать не боевую ракету, а то, что было спрятано  под брезентом! Что мы и сделали! Все честно! Наши трофеи – буи быстро выловили,  подводники нам даже добавили  еще один, почти целый, в поощрение. Он был ими когда-то  подобран  в море и запрятан  где-то в надстройке кем-то запасливым – на всякий случай. «Ракету» наши подняли стрелой обратно на корабль – хозяйственный боцман имел на нее свои виды.

— Ну, что, поигрались? Прямо дети малые, только с большими…, да ладно, понимаю – скучно и однообразно! Спасибо англичанам, народ хоть повеселили. Вон, гляди-ка, зрителей-то  сколько,  прямо – аншлаг у Егоркина и компании!  — это с крыла мостика сторожевого корабля  насмешливо сказал командир. Шутя, добавил: — Надо заму сказать — пусть в свои планы культурно-массовых мероприятий запишет — мероприятие, пусть и не культурное, как большая приборка, зато – как она же — очень массовое!

 На крыле мостика рядом с ним стоял тощий, как велосипед, командир подлодки, который вовсе не выражал признаков радости. У них перед носом была свернутая в четверо потрепанная морская  карта. Наш командир был признанный противолодочник, с талантом. Сейчас он водил по этой карте острым штурманским карандашом. Им было что обсудить!

Заметив, мой командир снова окликнул меня: «Палыч, если не трудно – все равно ведь сюда идешь – принеси по пути мне сигарет из моей каюты, у нас кончились!». Я захватил сигареты с командирского стола, хлебнул полстакана холодного компота в буфетной, и поднялся на сигнальный мостик. Пока шел по крылу мостика, невольно услышал конец разговора: «

— … и вот эта скотина безрогая опять сейчас в меня вцепится своим сонаром и никакой жизни не даст! При такой погоде и таком типе гидрологии, они нас найдут в два счета,  как жена – заначку у пьяного офицера! И будет нас глушить локатором, и издеваться, сволочь! А танкера нет, воды тоже, а уходить можно только ночью! —  подводник удрученно, но со вкусом длинно и затейливо  выматерился, отводя душу.

Тут мне пришла в голову  идея, даже – две. Я ее решил предложить командирам, конечно, на взаимовыгодных условиях. Передав пачку «Ростова» своему командиру, я взял предложенную им сигарету и, с разрешения, закурил вместе с офицерами.

 — Ну, положим, воды я тебе своей дам — танкер будет завтра утром. А куда он, на фиг, денется? Мне-то все равно его дожидаться  — таков приказ!  А воды у меня еще полно  — механик у меня страшный жмот, убил бы, заразу! Держит экипаж на голодном пайке! Впрочем, как и положено приличному механику, экономит все до безобразия. Сколько раз объяснял ему, что идти вообще без расхода турбинами топлива, конечно, экономнее, да, к сожалению нельзя! А он снова и снова пытается попробовать!

 — Да иди ты! – делано удивился подводник

 —Зуб даю! – в тон ему поклялся наш командир и продолжил:  —Да только  это тебя не особенно спасет, ночью, этот супостат, так  он тебя  все равно «пасти» будет, да еще пуще, во все  глаза и уши.

— Товарищ капитан второго ранга! – встрял я  и обратился   к подводнику: — А вы дадите мне пару бутылок сухого вина, если  я вам помогу оставить британцев «с носом»? А то уже соскучился, а у вас  — запас, согласно подводной походной норме, я знаю!

— Да уж, именно про эту норму вся страна в курсе! — проворчал подводник.

-— Мичман Егоркин, вы бессовестный вымогатель! Разве так можно? Да еще у гостей? Где же ваше хваленное кубанское, и, такое-сякое, казачье, гостеприимство! Ай-ай–ай! Однако, старый пират, я по хитрым глазам вижу, что ты что-то придумал, чтобы англичанам сделать «два — ноль»? Один–ноль уже есть, верно? — смеясь, спросил меня кэп.

— Да хоть тут, товарищ командир, раз в футболе с этим всегда – облом! Да и опять же – скучно! И для подъема боевого духа экипажа оно не вредно…

— Скучно ему… вымогатель!

— Да ладно, Алексей, если что дельное, я  не только вино, я ему еще и лучших консервов на закуску дам, а уж если дело вообще выгорит –  «масандровскими» винами в лёжку упою, когда он к нам  в гости в Севастополь заявится!

Я  им изложил свой план. В красках и деталях, с элементами садизма – в плане мести англичанам  за наш футбол и вообще… Например, за многовековое угнетение народа да за десант в Архангельске и Мурманске в 19-том году. Офицеры недоверчиво похмыкали.

—Что-то в этом роде  проделывали уже американцы, в годы мировой войны на Тихокеанском ТВД — с сомнением протянул подводник. —Эти могут вспомнить и сами допереть! Все хорошо только  в первый раз!

— А ты попробуй!

— Одна вон попробовала…

— А вот  если бы не попробовала – так бы и окочурилась старой девой!

— И старой дурой  — тоже! — вставил я.

— Вон, «наперстночники», у них каждый раз один и тот же прием, однако, никто из них с голоду  еще не помер, даже наоборот! А может, они по ИВМИ[6] были непроходимыми двоечниками?

— А  без шума и пыли, вы это сделать сможете?

Это уже вопрос ко мне.

— Да как два пальца под базальт!

— Слушай,  — рассвирепел мой командир, решительно становясь на мою сторону: — Что это я тебя, как девку у вас на «Примбуле»[7] уговариваю? Ты мне скажи, что ты теряешь? Не выйдет – потом что-то из твоих «подводницких» трюков применишь! В конце концов, учись – пока взаправду не бомбят и ракетами не стреляют. Начнут ведь когда – вот тогда второй попытки уже не дадут!

Необходимо кое-что пояснить – мне эти самые бутылки вина –  собственно, до лампады. Если пить нельзя или совсем нечего, так я о выпивке и не вспомню. Подумаешь, потеря! Да здоровее буду! Кстати, их вино с нашим домашним – ни в какое сравнение, пусть даже и массандровское, да! Вон, Коромыслин и Рюмин не дадут соврать — сколько раз пробовали, я привозил! А чача дедовская? Да виски рядом не валялось! А вы говорите …

Рюмин и Коромыслин согласно кивнули, остальные не возражали — тоже приходилось причащаться у Егоркина. Тот победно оглядел согласную публику.

Палыч продолжал: — Но интерес в любом деле должен быть – для куража и азарта. Кроме того, тогда, при материальном интересе в успехе дела, есть два залога и две ответственности – получателя и плательщика! Кстати, сам читал где-то, это принципиально – для уверенного успеха!

Тут дело пошло! Скоро, по команде,  загрохотали все три  могучие дизеля подлодки, завыли вентиляторы – и в ее усталые, истощенные  аккумуляторные батареи пошла энергия. Максимальная плотность электролита – это первое, что нужно лодке в задуманной  игре. Конечно, время не военное, но в «мужские игры водного спорта»  тогда играли очень всерьез, без «дураков» и «поддавков»!

Наши и их трюмные машинисты разматывали свои толстые шланги-удавы. Мы сейчас – как доноры, которые делятся своей кровью с попавшим в беду. Без воды много не  наплаваешь! Только тот, кто бывал подолгу в южном море, в состоянии оценить ценность пресной воды  — даже теплой,  даже плохо опресненной, даже отдающей ржавчиной цистерн и вкусом хлорки, но — воды! Поэтому, сравнивая пресную воду с кровью, я уверен – в этих условиях делаю лишь  небольшую натяжку!

Кроме того, уже запарил вспомогательный котел, механик, скрепя свое рвущееся сердце стальной скобой, сам предложил организовать горячий душ для соскучившихся по нему подводников. Командир вслух удивился его необычайной щедрости. Механик обиженно поджал губы: — Ну уж вы совсем меня в Гобсеки записали! Я, что — по вашему — вообще без понятия? Да пошли вы строем … — и сам вышел с ходового поста, хлопнув дверью. Офицеры прыснули смехом — такого механика они еще не видели!

Тем временем, я собрал свою команду и коротко поставил им задачу. Поступило несколько дельных предложений. Командир электротехнической группы и его «бойцы» уже возились со своим хозяйством. Как стемнеет,  мы подготовим им еще кое-какой «сюрприз».

Я  уже дал  задание  одному недоучившемуся художнику, своему командиру отделения, веселому одесситу Остросаблину, по прозвищу Крамской.

Это прозвище он заработал за тягу к портретной живописи. Его портреты пользовались большой популярностью в народе – даже, говорят, его раза два били! Это те, чьи карикатуры получались особенно удачно – я так думаю!

 — Крепись, Остросаблин! — говорил ему замполит капитан-лейтенант Слоников — Ты подумай, как тебе повезло, что инквизицию отменили! А то, представляешь, попалась бы иезуитам твоя папка с эскизами, и – на шашлык! А они его всегда пережаривали до угольев!

— И чего страшного? Ну, обменялись парой плюх, подумаешь! Синяки украшают мужчину!» – успокаивали его друзья—сослуживцы.  А сейчас он умело и старательно  загрунтовывал зеленой краской  лист фанеры под цвет уголкового отражателя, в просторечье — «уголка».

— Остросаблин, а ты  из самой Одессы? – спросил его кто-то из электриков.

— А что?

— Да ты просто первый встреченный мной одессит, который  не еврей!

— Тогда половинный!

— А это как?

— Очень просто, у меня мать – еврейка. Так что ты встретил  лишь половину  не-еврея!

— Ну, извини,  я ничего такого…

— Все нормально, ибо еврей – это не ругательство, это положительная характеристика!

—Ты бы, Котов и сам догадаться бы мог! – вмешался Петрюк, наблюдавший за нами.

— Как это?

— Да он тебе вопросом на вопрос каждый раз отвечает!

Из своего камбуза, насыщенного парами горячей пищи, как черт из недр вулкана, вылез кок классической профкомплекции – круглый, румяный, добродушно улыбающийся и жмурящийся на вечернее солнце, как откормленный, довольный сытой жизнью, кот. Он с видимым  наслаждением вытирал свое потное лицо белым «разовым» полотенцем, как грешник, выскользнувший на время из ворот  ада.

— Варенуха, дай кружечку компота, ананасовый компот – моя слабость!

— Ни, Остросаблин, та это у всих слабость, а у меня — норма!

 — А ну принеси сюда компот и угости всех — вмешался Петрюк, — а не то я тебе твою собственную норму урежу – вона, гляньте, добрые люди, рожа–то, скоро уже треснет, а что я тогда твоей маме скажу? Доброжелатели говорят, что она, в смысле твоя довольная морда, уже в «амбразуру» камбузной двери не помещается!

—Та ни, товарищ старший мичман, врут завистники! Нагло клевещут! —искренне возмутился кок: — Еще иногда выглядываю! И в коже на лице есть еще место для роста! – и кок смешно оттянул щеку, демонстрируя, что кожа на его лице вполне может еще некоторое время выдерживать такую сытую жизнь.

—Товарищ старший мичман – заговорщицки подмигнул Остросаблин, пусть этот Ламме Гудзак[8] ест себе от пуза! Вот танкер с припасами еще раз опоздает на пару дней – мы его заколем, зажарим, съедим,  а на акул спишем!

— Нет, Остросаблин, да Бог с тобой! Да где же я тебе такую акулу-то найду в Средиземном море, в которую поместится наш Варенуха? Таких здесь не бывает, одни заморыши! Так и будет он за нами вечно числиться – на балансе. И хрен его когда спишешь… — деланно возмутился Петрюк.

 Меж тем, начало темнеть. А темнеет, я  вам доложу, в Средиземке, не так, как у нас. Здесь, на Севере, как будто лампы реостатом гасят — не спеша, потихонечку. А  там – бац, рубанули, и  минут через двадцать – хоть глаз коли, как у негра в ж… в же..  в желудке, да! Двадцать минут после заката и ты — как Верещагин  в бочке с мазутом! А вот тогда я сразу же разбудил свою команду — пора действовать! Офицеры уже давно собрались на сигнальном мостике.

Мы в два счета тихо сделали то, что давно заранее готовили, еще раз тщательно проверив.

Тем временем, совершенно без команд  и шума, обычных швартовочных криков и суеты, лодка отдала швартовы,  подводники   быстро подготовили надстройки к погружению. Как только смолкли дизеля подлодки, резко усилился грохот  наших дизель — генераторов. Это запустили все имеющиеся наши ДГ-ешки.

 — Эх, тон чуть-чуть не тот, как бы чего не почуяли англичане! – забеспокоился наш штурман, обладавший очень неплохим музыкальным слухом. Лишь он один мог играть на нашем давно расстроенном пианино что-то еще, кроме «собачьего вальса». И  даже, на мой вкус, — неплохо! Правда, у меня со вкусом и слухом не очень большая дружба — спохватившись, добавил Палыч из любви к справедливости.

Огни на лодке враз погасли, а на нашем борту, аккуратно против каждого из якорных и палубных огней лодки, зажглись, в том же количестве и той же яркости лампы «гирлянды», специально к этому случаю изготовленной корабельными электриками.

И вот, лодка тихо – тихо, самым малым ходом, на гребных электромоторах  погрузилась с небольшим дифферентом на нос почти у самого нашего борта. Только вспенились волны от воздуха вырвавшегося из клапанов вентиляции ее цистерн. А на месте стоянки, у самого борта, зашипел и мгновенно раздулся надувной уголковый отражатель — такая штуковина из металлизированной резины  — ложная цель для ракет с радиолокационным  каналом самонаведения. Теперь на экране локатора у «англичанина» — те же две светящиеся отметки, как и раньше, рядом друг с другом. Вот на этом-то «уголке» Остросаблин и укрепил  заказанный мною большой плакат. Изображенное на нем должны были увидеть на рассвете  с фрегата или с вертолета — по моему замыслу. Впрочем, для вертолета заготовлено было еще кое-что — если подлетит опять. Только бы подлетел, а тоя расстроюсь! Но пока на фрегате стояла тишина, лишь ветер, дувший с их стороны, иногда доносил до нас глухое урчание  двигателей их генераторов.

         Старший лейтенант Дериков, командир группы электриков,  протянул своему матросу из старослужащих  пачку «Столичных». Именно он  так вовремя включил «гирлянду» на борту корабля.

— Вот тебе, служивый, целковый, выпей за мое здоровье! – сказал  Дериков, явно кому-то подражая.

— Рад стараться, ваш-бродь! –  в тон ему, дурачась, отвечал  матрос фразой героя из вчерашнего кинофильма.

Оставалось ждать. До рассвета было еще времени уйма – минимум часа три. Спать не хотелось, сказывалось  возбужденное ожидание. Не спал командир, на ходовом посту заливаясь «по горловину» черным кофе, который он закусывал бутербродами с соленой рыбой. Вторая по счету тарелка с такими бутербродами тоже уже заметно опустела.

— Это я от нервов — флегматично пояснил он кому-то свой повышенный аппетит.

Наконец, начало светать. Мы все с нетерпением ждали представления. От дальнего берега потянуло утренней туманной дымкой, но взлетающее с востока южное солнце быстро с ней  справилось.

Мы погасили наши огни. А с фрегата увидели … наш  чистый борт, вместо ожидаемого черного силуэта лодки на его шаровом фоне. Через несколько минут в плотном утреннем воздухе над поверхностью морской пучины разнеслись истошные сигналы боевой тревоги на фрегате Ее Величества! На его юте команда срочно готовила к вылету знакомый вертолет, грохотала экстренно выбираемая якорь-цепь…

 — Отменная выучка у «супостата»! Моряки, ничего не скажешь! Но и у нас не хуже» — ревниво проворчал старпом.

 Мы ожидали «второй части Марлезонского балета»! Вот сейчас они подлетят поближе и еще кое-что увидят!

Обормоты—сигнальщики, дурачась у себя на мостике, в лицах разыгрывали момент, когда их коллеги убедились в своем «прохлопе».

— Опять мы  про … это самое…эту сра … среднюю  русскую лодку! —якобы докладывал один, другой  обормот изображал английского командира и что-то говорил, размахивая руками. — Не верю! – заливался смехом третий, — английский офицер таких слов просто не может знать!

На сигнальщиков дружно цыкнули и они словно испарились с глаз долой—на всякий случай. А то старпом сразу вспомнит, что и где у нас загажено, а это — бандитизм.

Меж тем, фрегат дал  ход. Густой, сиреневый с черным, дым повалил изо всех его газовыхлопов не прогретых, экстренно запущенных машин. Корабль начал  сближаться с нами, намереваясь пройти у нас где-то по корме на близком расстоянии, всего  в паре кабельтовых.

— Ищи ветра в поле! —  злорадно засмеялся  командир и скомандовал: — Вахтенный офицер! Пусть штурман пожелает англичанину на 16-том канале доброго утра и счастливого плавания!

Штурман, вполне сносно владевший разговорным английским,  так и сделал, в ответ  получил  тоже вежливое: — Наилучшие пожелания! И удачи, тоже!

— Молодец англичанин! – одобрил командир, — умеет держать фасон!

И тут с их корабля заметили плакат на «уголке». Британские матросы  на  верхней палубе фрегата стали показывать на «уголок» руками, смеяться, а некоторые даже с фотоаппаратами прибежали, стали ими щелкать, увлеченно фотографируя наш борт.

— Ну, никакой дисциплины на флоте «владычицы морей»! —  искренне возмутился старпом: — Боевая тревога сыграна, а они ведут себя, как туристы на пароме!

— А  чего  там они, на «уголке» — то, увидели? – подозрительно спросил командир, вдруг обеспокоившись..

— А там, товарищ командир, я заставил Остросаблина нарисовать голову Буратино, дразнящего англичан «носом»! Хотели было «фигу» свернутую изобразить, да художник отговорил, мол, могут не понять – мало ли что у англичан такая фигура обозначает! А Пиноккио или  Буратино, по – нашему, все читали! — ответил я со знанием дела. Но в это самое время  волной, разбегавшейся от острого форштевня фрегата наш «уголок» развернуло в сторону сигнального мостика. И тут мы увидели шедевр этого нашего Крамского-недоучки.

— Это – но-о-о-с? – спросил, взрыднув, замполит и захохотал. Потом заржали все! Даже командир. Но — кроме меня и боцмана. Даже старпом невинно молвил: — Я, конечно, не большой специалист по художественной пластике, может быть, надо с доктором посоветоваться? Только мне кажется, что это не совсем, чтобы буратинный нос…хотя размеры — да, … но все равно —   это не нос!

Нет, конечно, рисунок был выполнен  на хорошем техническом уровне, в классическом стиле, со знанием пластики. Безо всякого там сюрреализма – тут я кое-что понимаю. Чувствовалась школа и профподготовка!

 Очень натурально, крупно, в деталях на загрунтованной доске, прикрепленной к одной из поверхностей отражателя, была любовно и со знанием предмета  выписана …. здоровенная  передняя подвеска к мужскому телу в боевом расчехленном состоянии, со всеми складками, жилками и морщинками, да еще и раскрашенная в нужном месте вызывающей пожарно–яркой «аварийной» краской! Да-а-а, понимаю, англичанам было, на что посмотреть!

— Остросаблин, урод, гад, сволочь, убью! – заорал я, сразу забыв о командире, и, как пьяный  зулус перед атакой, издал непередаваемый боевой клич. Трактовка моего задания у него вышла уж слишком вольной! Полет его художественной фантазии мог выйти мне боком!

— Нет, Егоркин, встанешь в очередь! – мстительно прошипел боцман — Он извел мою последнюю заначку «аварийки»! Это ж такой дефицит, а он, гад… Короче, ищите себе нового «комода[9]»! Если сейчас его первым поймаю —  считай эту  должность вакантной!  — боцман уже раскраснелся и пошел пятнами, срываясь с места. Черт с ним, с этим британским-то юмором, но где я возьму теперь аварийки?! — тут он расстегнул свою тесноватую тропичку и проревел:

— Ну, одесская твоя морда, кто не спрятался – я не виноват! –  и ловко и быстро слетел вниз по трапу – на поиски художника. Только напрасно!

В это время над нами кружил вертолет, а Остросаблин с другого борта сигнального мостика показывал его пилотам большой плакат с лаконичной надписью: «2 : 0».

— А  подать мне сюда Егоркина вместе с его бандой! – прозвучал голос командира по трансляции. Команда, была, конечно, неуставная, нестандартная, но пришлось идти… Но вопреки вполне оправданным ожиданиям, нам объявили благодарность — за проявленную военную хитрость и смекалку.

— Я строг, но справедлив!  — шутливо изрек командир.

«Правильно, правильно! Да хвали сам себя, а чтобы ругать – других завсегда хватит!» – ответил я, но это уже мысленно, где-то глубоко про себя.

А командир вызвал к себе в салон командира группы электриков, боцмана и меня, достал из шкафа две бутылки вина, редкие деликатесные консервы.

— Вот! сказал он и обвел этот натюрморт рукой: — Дар подводников! – лаконично пояснил свою щедрость.

Сам  открыл бутылки, налил по большому стакану.

— Молодцы, за  вас, орлы! Не посрамили мои седины! – он отхлебнул для приличия немного из своего стакана. Мы выпили  до дна и закусили.

— А теперь – спать! Шесть часов! – он сделал паузу и хмыкнул, закончив фразой из известного кинофильма: — Все, что могу!. Вот скоро уже танкер долгожданный уже подойдет, зальемся, загрузимся и сразу снимаемся. Пойдем «Лосей» и прочую импортную подводную шелупонь гонять. Может быть – повезет нам больше, чем тому фрегату? Скучно долго теперь не будет, вот это я обещаю, а вашу неуемную энергию   вы впредь  будете использовать исключительно  в мирных, служебных целях!

Остросаблина боцман простил, но художник все равно еще долго обходил его по другому борту. А вдруг тот забудет о своей доброте в припадке плохого настроения? Вот так вот — знай наших!

 Командира наши сверхбдительные начальники хотели было привлечь   за наше «хулиганство». Как это бывает, ззаложили, добрые люди, конечно, Однако сам командир эскадры вступился: — Его «уголок»? Его! Вот  и рисует что хочет! А если кому не нравится – так не у всех художественный вкус и чувство прекрасного развито! П-а-а-а-думаешь, эстеты! Зато поднял своему личному составу боевой дух, что и надо периодически делать, и не одними политзанятиями! А супостату нос так он вообще классически утер, долго их командир теперь будет страдать уязвленным самолюбием! Кто у нас служит? Народ! А народ он не всегда делает, говорит и поступает точно так,  как пишут в газетах стилем социалистического реализма!

 Про меня – ни слова, конечно, за все командир и отвечает, и получает! Но, если честно, я лавровый лист не люблю ни в супе,  ни на голове!

         Вот, значит, такой «футбол» у нас и получился! Эх, вроде я  еще не старый, вот говорят часто — все еще впереди. Может быть,  а вот моря и кораблей  больше в моей жизни уже не будет! Разве только если во сне…