Седьмой год он замом. На одной лодке…
Первые пару лет пахал, активно политику партии проводил — собрания, заседания. Перед морем фильмы идейно выдержанные получал, гуашь поярче. Упрощаю, конечно, но нынче в отношении политрабочих это даже приветствуется. Не живописать же, как Коля «отличный экипаж» ковал, на боевые свершения моряков поднимал: «100-летию В.И.Ленина – сто ударных вахт!» Ночи не досыпал. В заботе о политическом, моральном и физическом самочувствии еще сырого, не отформатированного воинства, набранного на железо из самых разных уголков необъятной, многонациональной Родины. Языкам учил, места мичманам-офицерам в детсадах выбивал, молодых коммунистов выращивал…
Через два года слегка скучно стало. Чтобы как-то разнообразить слишком уж бурную политическую жизнь, Коля вспомнил, что у него есть еще специальность – «штурман ВМФ». И хоть «политработник-штурман» через тире в дипломе написано (записные хохмачи сие трактовали, как «политработник минус штурман»), обложился Николай учебниками, руководствами всякими, наставлениями. И вскоре стал даже штурма подменять.
Сдал на допуск вахтенным офицером.
Не заметил, как еще два года пролетели.
Годки все его – кто в вышестоящий политотдел, кто в академию, кто на новостройки. Так новые корабли, что в те годы бодро тоталитарная и не рыночная промышленность ковала, назвали. Шли они клином, а наш Смирнов все на месте. «Монстр», корабль уже знает лучше, чем свою квартиру.
И все ждет чего-то, полагая, что командованию и политорганам видней, как им распорядиться. За себя не просит, не бьет пороги…
Пятый год пошел. А он везет и везет. А когда человек везет, зачем ему мешать? Тем более, когда сверху никто не звонит, не докучает: как, мол, там мой племянник?
На шестом году третьего ранга Николай Николаевич Смирнов задал вопрос. Дескать, а когда меня заменят? И куда меня пошлете?
«Пошлем», – сказал начпо. Не уточнил только, когда и куда.
А вскоре и сам сменился.
Новый начпо пришел. Неудобно к нему, новому, сразу с проблемой. Потому наш военно-морской стоик отложил разговор до лучших времен. А тут новый год боевой подготовки начался, выходы в море, отработка задач. Ах да, еще пленумы, съезды, «Малая земля», «Возрождение», «Целина»…
Как вдруг приезжает комиссия.
Большие адмиральские звезды.
И среди них самая большая. Просто огромная против Колиной.
И все к нему на отличный корабль.
Встретили они с командиром комиссию, отрекомендовались. Гости корабль осмотреть пожелали, пошли по отсекам. Первый, второй, третий, заходят в четвертый, где шахты ракетные. Там попросторней, остановились кружком, командира продувают, ракетчика.
Потом подзывает самая большая звезда зама к себе.
— А как морально-политическая обстановка на корабле? Как люди? Как настроения?..
— Нормально, — докладывает капитан третьего ранга. – Морально-политическое состояние личного состава высокое. Готовы выполнить любую задачу…
— А чего сам не веселый?
Когда начальство общегуманитарные вопросы задает, ему общегуманитарно и отвечать надо. Коля знал это. Но как-то само собой, помимо воли вырвалось:
— Шестой год уже на одном корабле. В одной должности…
Черт дернул, не иначе. Адмирал уже кивнуть собрался и дальше идти, а тут…
— Хотите сказать, устали? – спрашивает.
— Да нет, товарищ адмирал, не устал! – отвечает Коля. – Но сами понимаете, все знакомо до винтика…
Адмиральская мысль, как известно, причудлива. Ткнул адмирал пальцем Смирнову за спину и спрашивает:
— А вот это, что за лампочка? И почему здесь?..
Все повернулись и видят: точно лампочка. На переборке. В плафончике. А под нею щит, «слоновкой» покрашенный. По всему видно важный щит, коль к ракетном отсеке.
И Коля увидел. Как потом говорил, впервые.
— Похоже, не знаете, – говорит военачальник. – Ну ладно, разбирайтесь. На обратном пути мне доложите…
И пошел дальше.
Второй акт мерлезонского балета разыгрался тут же и без антракта.
— Сергеич, — с пристрастием допрашивал Коля командира БЧ-5. – Что за лампочка?..
Механик смотрел на 45-ватку, на щит, пожевывал губами и медлил:
— А хрен ее знает! Документацию надо посмотреть. Тут вообще, заведование «китайцев». У них и надо спрашивать…
«Китайцы» — это ракетчики, если что. На местном диалекте. Отловил Коля главного «китайца», командира ракетной боевой части, и стал тыкать его некитайским носом в лампочку над щитом:
— Что за лампочка?..
Тот в отказ:
— Не моя! Давайте уточним у командира отсека…
Командир отсека, прискакав, убедительно изобразил сцену «сами мы не местные, мы проездом».
— Может, старшина электриков?..
Изъяли из какой-то шхеры старшину команды электриков.
— Зачем лампочка?!..
— Эта? — никак не въедет. Играет на нервах.
— Эта, эта!..
— А что с ней?..
— С ней – ничего! А вот с тобой щас!.. По буквам! От Че Го Эта Лам Поч Ка?!
— Я тупой? — обиделся вдруг электрик. — Ни от чего! Лампочка и лампочка. Обыкновенная, осветительная. Вот тут выключатель.
Щелк и осветил собравшиеся лица.
Гоголь – он почему гений? Он уже потому гений, что словосочетание «немая сцена» раньше других использовал. Мы все — эпигоны, вынужденные стоять за классиками далеко на шкентеле и шепотом зады повторять.
— Ну что, зам, изучил заведование? – вынырнула из пятого большая звезда, за которой пролился и остальной метеоритный дождь.
— Так точно, товарищ адмирал, разобрался…
— Ну вот. А говорил, каждый винтик знаешь…
Сказал это и прошел дальше.
А Коля остался. У включенной лампочки. Как у разбитого корыта. С ощущением, что придется, наверное, здесь послужить еще пару лет…
Александр Орлов
