Лет сорок назад, оказавшись на Дальнем Востоке, в качестве офицера Тихоокеанского флота, частенько приходилось пребывать мне в состоянии тоски, печали и уныния. Я даже название этому как-то придумал: жёлтая пелена тоски. О причинах той хандры сейчас вспоминать не стоит. Давно это было. Проехали. А кто прошел и там побывал – тот знает. В этом я был не одинок…
Но и в тех тоскливых условиях, порой случались эпизоды курьезные, в чем-то забавные и однозначно поучительные, которые на какое-то время вырывали тебя из состояния хандры и уныния. И вспоминались потом с юмором. И которые просто и незамысловато вводили тебя в реалии окружающей действительности (в том числе и военно-морской службы), ибо нет учителя более мудрого и терпеливого, чем сама жизнь. Время от времени, возникает в памяти моей один из таких эпизодов.
Служил я в ту пору на лёгком артиллерийском крейсере «Дмитрий Пожарский». Тысяча девятьсот пятьдесят пятого года постройки. Знаете ли вы, что такое советские крейсера «68-бис» проекта? Первые послевоенные. Те, что вроде бы лучшими в мире считались. Легкие артиллерийские, «по которым корабельный устав писан»? Длина 210 метров, ширина – 24, осадка – 6,9. Водоизмещение стандартное – семнадцать тысяч пятьсот. С четырьмя башнями главного калибра и деревянным настилом верхней палубы, который песком драили на больших приборках. Боевой штат экипажа – тысяча двести человек. Плавучие монстры отмирающего артиллерийского флота, которые не успел порезать экспансивный Никита Сергеевич. Этими крейсерами нас еще в курсантские годы пугали. И служба на них только в дурном сне могла нам присниться.
И вот через десять месяцев лейтенантской службы на миноносцах, в Советской Гавани, в провинциально забитом колхозе с традиционным названием «Заветы Ильича», я попал в душный и влажный Владивосток, на крейсер с деревянной палубой и трудной судьбой, стоявший в заводе в текущем ремонте. Попробуй тут не затоскуй!
Даже через сорок лет оживают воспоминания: Дальзавод, огромный чужой корабль, незнакомые лица, постоянные «стуки и грюки», бесчисленные построения, иногда просто так, для тренировки, разборы ночных замечаний и аресты, объявляемые нерадивым младшим офицерам. Хотя понимали и старшие и младшие: сажать арестованных никто не будет: гауптвахта в сравнении с крейсером в ремонте – это отдых. А отдых, тем более лейтенантам, на крейсерах «68-бис» проекта не положен. Традиция такая. И так служить некому!
Единственное, что слегка вдохновляло в этой беспросветной суете – это БС. Боевая служба в Индийском океане, которую обещали крейсеру уже не первый год. А в последнее время стали обещать более твердо. Эскадренным миноносцам, стоящим в колхозе «Заветы Ильича», это не светило однозначно. По причине возраста дальше пролива Лаперуза их не выпускали. А тут – такой шанс. Индийский океан. Посему дал согласие, собрал чемоданы – и на самолете во Владивосток. В Дальзавод, на крейсер «68-бис» проекта.
Итак, мы готовились к дальнему походу. С верой и надеждой, но, честно говоря, без любви. В Индийский океан. Поэтому стукали–грюкали, строились, рычали, арестовывали и не сажали.
Вот в такой непростой обстановке, на втором месяце крейсерской службы, я вдруг получил необычное приказание: сопровождать корабельных шхиперов на склады для получения спирта. Той его порции, что полагалась кораблю на месяц. Это поручение показалось мне странным, поскольку в состав сопровождаемой мною группы, входили первые лица шхиперской службы корабля: ее начальник мичман Тютяев и старший баталер шхиперский старшина 1 статьи Нелепа. Люди, как говорится, отвечавшие за получение спирта с потрохами и занимающиеся этим делом регулярно.
Однако, пообщавшись со своими корабельными приятелями, я понял, откуда дует ветер. Причина была традиционна и стара как мир: главный шхипер крейсера мичман Тютяев был пьяницей. Он мог «нажраться» там же на складе и спирт на корабль просто не довезти. А баталер Нелепа, человек дисциплинированный и ответственный, подчиняясь мичману по службе, не имел даже формального права противостоять ему в его пагубном пристрастии.
Поэтому требовался кто-то еще, конечно же, офицер, строгий, дисциплинированный и неподкупный, способный обеспечить процесс получения спирта на складах и доставки его в сохранности на корабль. Тут с чьей-то подачи и всплыла моя кандидатура. Доверили.
Сейчас мне даже удается вспомнить внешность шхипера Тютяева: тогда он казался мне глубоким стариком (сейчас, думаю, было ему в пределах сорока). Седые нестриженные клоки волос, темное вытянутое лицо в глубоких вертикальных морщинах, сам весь какой-то помятый и несобранный, с движениями то суетливыми, то наоборот заторможенными (типичные признаки раннего алкоголизма). В общем, в чем-то он полностью соответствовал своей фамилии: Тю-тя-ев… Бестолковый, ненадежный и к тому же пьяница.
Баталер Нелепа наоборот был высоким крепким моряком. Плечистый, аккуратный, с небольшими черными усиками. Кандидат в члены партии, комсомольский активист и т. д., к тому же служить ему оставалось совсем ничего. Вместо боевой службы он собирался на ДМБ, и дополнительные приключения, то бишь, неприятности, были ему ни к чему.
Итак, в назначенный день, подняв военно-морской флаг и разведя народ на работы, мы сошли с корабля для выполнения важного и, в какой-то степени, щекотливого задания. Получать спирт.
Знаете ли вы, что такое был спирт на флоте в те времена? Всеобщий эквивалент. В своём практическом предназначении. Не золото, как считал дедушка Маркс, и не грязный, залитый кровью американский доллар, как писал дедушка Ленин. А именно спирт. Спирт на флоте был всеобщим эквивалентом. Теоретически он предназначался для обслуживания грозной боевой техники. А на практике – его просто пили. Причём пили все. Именно спирт открывал любые двери, и позволял решать любые вопросы. Ради него люди шли на подвиги и проявляли героизм. Будь то неисправный реактор или неостывший котел. Хоть в космос, хоть на дно океана. Только – налейте! Без спирта филигранные мастера-электронщики не садились за настройку аппаратуры, профессионалы-сварщики не включали сварочные аппараты, а водолазы не спускались на дно. За спирт на судоремонтных заводах можно было, вопреки существующим проектам, перенести отсек или каюту с одного места на другое, изготовить мебель для дома, оформить наглядную агитацию, выточить самую сложную деталь, снять любой агрегат с одного корабля и переставить его на другой и т. д. Причём для настоящих профессионалов-ремонтников водка «не канала», они признавали только спирт, хотя бы сто граммов, но только спирта.
Когда на корабле приступали к очередному ремонту, я каждый раз слышал от знающих людей одну и ту же фразу: для того, чтобы отремонтировать крейсер, отремонтировать по-настоящему, на совесть, не нужны согласования, средства, ремонтные ведомости и «Техупр». Нужно лишь пять-шесть стандартных бочек спирта. И больше ничего. Ремонт будет сделан качественно и в срок! Однако достать пять-шесть бочек, наполненных всеобщим «эквивалентом» – это была задача из числа невыполнимых. Даже для советских военных моряков.
Корабль наш был старенький, техники, для обслуживания которой предназначался спирт, было мало, поэтому получали мы на весь корабль только двадцать пять килограммов в месяц. Это на 210 метров длины, 800 человек экипажа и 54 офицеров! Пять боевых частей, шесть дивизионов, службы, команды… И все претендуют на всеобщий эквивалент, хотя бы на его малую толику. Короче, тут ценились каждые сто граммов. И отвечать за получение и доставку эквивалента в этот раз выпало мне. Можно ли представить задачу более ответственную для лейтенанта-новичка на шумном и большом крейсере?
Итак, было нас трое: я, молодой и, возможно поэтому, ответственный лейтенант, мичман с большим спиртовым опытом, а посему безвольный и спившийся, и крепкий, подтянутый старшина 1 статьи – старший баталер шхиперский. Именно он нес в руке канистру для спирта, горловина которой опечатывалась мастичной печатью, а в его правом кармане на ремешке пребывала и сама печать.
Пока мы брели до автобусной остановки, Нелепа успел полушепотом объяснить мне смысл нашей общей игры: «Товарищ лейтенант, как только мы получим спирт, я опечатаю канистру, а вы после этого заберите у меня печать. Тютяев начнет просить вас вскрыть канистру, и налить ему спирта, но вы не открывайте ее и сразу без разговоров едем на корабль. Тогда все будет нормально».
Потом мы долго тряслись в забитом людьми автобусе, с пылью и гарью, болтаясь из стороны в сторону на резких поворотах. Обстановка не располагала к общению, каждый ехал погруженный в свои мысли. Я думал о выполнении задачи, Тютяев о спирте, а Нелепа – о предстоящей демобилизации.
Наконец-то, на одной из остановок мы выбрались из автобуса и где дорожками, где тропинками, петляя между поросших травою холмов, добрели к месту расположения заветного спиртового склада. Он занимал довольно большую территорию, обнесенную несколькими рядами колючей проволоки, с караульными вышками по периметру в окружении редкого соснового леса.
Сам склад состоял из одноэтажных деревянных бараков, окрашенных в красно-рыже-выгоревший цвет. Бараки одинаковых размеров, с маленькими зарешеченными окошками под самой крышей; на каждом стандартная надпись «Не курить!» и пожарный щит с огнетушителями, ведрами, баграми и топорами. Где только не приходилось встречать такие бараки! На железнодорожных станциях по всей матушке-России, у многочисленных пирсов, на артиллерийских и минных складах, нефтехранилищах, в строительных отрядах, колхозах и предприятиях… И везде – одно и то же, независимо от статуса и предназначения: тип – барак, стройматериал – дерево, цвет – рыже-красный, надпись – «Не курить», багор, ведро, огнетушитель и бочка с водой. Барачная ты моя, страна!
Контрольно-пропускной пункт склада был замысловато обнесен тройной «колючкой», на входе – строгая охранница с пистолетом на широком ремне, от КПП – мощеная дорожка до небольшого кирпичного строения. По-видимому – административно-хозяйственная часть. Мозг спиртового склада. На караульных вышках стояли, а по территории прохаживались плотные женщины старших возрастных категорий, одетые в черно-фиолетовую униформу: береты, гимнастерки, юбки. У каждой на правом плече плотно прилегал к спине старенький карабин. Выпуклые животы перетянуты широкими кожаными ремнями. Военизированная охрана. ВОХРы. Вернее ВОХРовки. Чувствовалось, что наш приход привлек их внимание. Даже тех, кто нес охранную службу на вышках.
Для меня все это выглядело диковинкой, а вот мичман Тютяев чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Он оживился и заговорил: «Вы знаете, товарищ лейтенант, я ведь не только спирт получать приехал, я с ними договориться хочу, чтобы они на следующей неделе машину нам дали шхиперское имущество получить. Сами понимаете, что такое машина для нас, а для них это – пара пустяков».
Предъявив документы и обменявшись стандартными приветствиями, мы двинулись к складской конторе. Впереди, конечно же, следовал мичман Тютяев. Нелепа с 25-литровой канистрой и я, с непреклонным желанием доставить на корабль весь спирт до капли, двигались вслед за ним.
Контора тоже выдалась типичной. Полутемный пыльный предбанник с печкой для зимнего отопления, на окнах решетки установленного образца, между рамами скопище дохлых мух. Тут же обшарпанный, весь в чернильных пятнах письменный стол, вероятно вынесенный сюда за ненадобностью, расшатанные, с коленкоровыми сиденьями стулья, расставленные вдоль стены. У входной двери на табуретке примостился, почти обязательный в таких учреждениях, питьевой бачок с краником и фонтанчиком. Рядом – стандартная эмалированная кружка. Сумрачно, пыльно и грязно. Как везде.
Более живая атмосфера царила в соседней комнате, куда мы проследовали, предварительно испросив разрешения и вежливо поздоровавшись. Здесь за столами, заваленными кипами бумаг, восседали женщины – работницы бухгалтерии – мозгового центра спиртового склада. Именно отсюда все начиналось. Здесь спирт, по документам поступал на склад, учитывался, хранился, выдавался и, в соответствие с накладными, то струйками, то ручейками, а то и бурными потоками растекался по неисчислимым воинским частям, кораблям и учреждениям флота для содержания в потребном состоянии грозной боевой техники.
Женщины в бухгалтерии, в своем большинстве, тоже были скучно-стандартно-однообразные. Плотные, мужеподобные, без причесок и внешнего вида. Вот только их лица показались мне какими – то неестественно розовыми. И слегка припухшими. А может, это солнце их так освещало? Кто его знает…
И вдруг, среди этого женского однообразия, я увидел нечто. Нечто необычное. За дальним столом у окна сидела совсем юная девушка, свежий и прелестный вид которой совершенно не вписывался в местные угрюмые стандарты. Стройная, черноволосая, аккуратная, с красивыми чертами лица и задумчивыми глазами. В ее облике я мгновенно ощутил какую-то тихую грусть, может от одиночества, а может непонятно отчего. Мне показалось, это был ангел! Ангел во плоти! Здесь, на спиртовом складе, среди столов, бумаг и безликих сотрудниц!
Обернувшись, девушка задумчиво глядела на меня. В глазах ее читалась неподдельная девичья грусть. У меня ёкнуло сердце. Я подтянулся, расправил плечи и попытался придать своему лицу равнодушно-героическое выражение. Именно такое должно быть у настоящего крейсерского офицера. Особенно в присутствии красивой девушки. Либо женщины.
Бедное прекрасное создание, – подумал я, – вот так и проведет свою жизнь здесь, в этой пыли, за этими столами, день за днём…
Но тут из незаметной боковой двери в комнату вошел моложавый подтянутый прапорщик, начальник спиртового склада. Прапорщик выглядел стройным и аккуратным, однако лицо его показалась мне тоже слегка припухшим и неестественно розовым.
С Тютяевым они встретились как старые знакомые. Правда без объятий и возгласов, обменявшись только рукопожатием. Видимо, встречались нередко. Начались обычные в таких случаях, ничего не значащие, разговоры; суетливыми движениями Тютяев вытащил из своего портфельчика необходимые документы. Бухгалтерия частично пришла в движение; девушка-ангел с достоинством смотрела в окно. Мне стало скучно, и я решил выйти на свежий воздух.
На дворе обстановка выглядела веселее. В курилке, а может, это было своеобразное место отдыха, собралось около десятка охранниц. Свободные от вахты, – подумал я. Они бойко общались, бесцеремонно разглядывая мою скромную персону.
И вот тут, при белом свете дня, мне вновь отчетливо бросились в глаза их какие-то налитые, неестественно розовые лица.
«Что за напасть такая», – пронеслось в голове.
«Эй, лейтенант, потрахаться хочешь»? – крикнула одна из охранниц. Раздался смех. Видимо с этим тут существовали проблемы. Правда, легко решаемые.
Я был офицером молодым и поэтому гордым; из устава помнил, что должен «вести себя с достоинством и честью», а из опыта знал, что лучшее в таких ситуациях – не поддаваться на провокации. Поэтому продолжал невозмутимо прохаживаться в удалении от этих упитанных амазонок, с ужасом представляя себя в их крепких и, наверное, не совсем свежих объятиях.
В этот момент в дверях показалась наша компания, сопровождаемая начальником склада, по-видимому, наступило время получения долгожданного спирта. Не претендуя на особые полномочия, я тихонько пристроился им в кильватер, и все мы гуськом двинулись по дорожке к одному из складских бараков.
Достав ключи, прапорщик привычным движением открыл замок, отодвинул засов и распахнул рассохшуюся от старости дверную створку. Мы оказались в помещении склада. Изнутри барак показался мне очень большим и объемным. Просто павильон какой-то. В нем было тихо, сухо и пыльно. Земляной пол, дощатые стены, сквозь небольшие зарешеченные окна внутрь проникало достаточно света, чтобы не включать электричество.
Сквозь распахнутую дверь солнечные лучи освещали центральную часть барака, где, как я понял, и происходило главное священнодействие этого храма Спирта. Думаю, что людям, неравнодушным к выпивке, этот убогий барак мог действительно показаться храмом. От пола и до потолка он был заставлен столитровыми железными бочками, и в каждой из них был спирт – огненная вода, живительная влага, всеобщий эквивалент и попросту, флотское шило. Бочек было неимоверно много, они стояли стройными рядами, лоснясь черными боками, тая в себе неимоверный клад и неисчислимое богатство. И это только один барак!…
– Широка страна моя родная и чего в ней только нет, – пронеслось у меня в голове.
В центральной части склада, недалеко от входа, находилось то небольшое свободное пространство, на котором и совершалось таинство непосредственной выдачи спирта. Бочки стояли в один ряд, именно здесь они расставались со своим содержимым, после чего их сдвигали на противоположную сторону. Прапорщик уверенно подошел к одной из этих безвестных богинь и открутил верхнюю пробку. Затем в дело пошло невиданное мною доселе специальное приспособление, назовем его спиртонаборником. Напоминало оно большую лейку с длинным носиком, на противоположном конце которого находилась емкость для спирта, снабженная каким-то поршнем.
– Давайте канистру, – сказал прапорщик.
Он опустил носик в отверстие бочки, покачал поршнем, и в емкость с хлюпаньем рванулся спирт. Затем лейка погрузилась в горловину нашей канистры, наполняя ее живительной влагой. Затем вновь нырнула в бочку. Прапорщик то поднимал носик лейки, то опускал его в канистру, регулируя подачу; в один из таких моментов я увидел, что заливаемый спирт имел какой-то неестественно желтый цвет. Как бы перехватив мой удивленный взгляд, прапорщик наклонился к Тютяеву и сказал с видом озабоченного профессионала:
– Ты знаешь, что-то спирт сейчас какой-то гадкий пошел, просто ужас, видишь, цвет какой, сам не знаю почему!
Тютяев понимающе кивал головой. И вроде бы тоже удивленно кривился:
– Это же надо, спирт гадкий пошел!
При всем при этом, я обратил внимание, что прапорщик явно не долил в нашу канистру пару литров этого гадкого желтого спирта. Однако профессионал — Тютяев никак на это не среагировал.
– Видимо традиция, – подумал я, – неписаный закон. Иначе нельзя.
Далее последовал обговоренный заранее ритуал: Нелепа быстро закрыл горловину канистры пробкой и тут же опечатал ее печатью.
– Давайте печать, – демонстративно громко сказал я. Нелепа с готовностью протянул ее мне, и я не спеша засунул ее себе в карман. Мне показалось, что при этом Тютяев попытался подавать какие-то, не совсем адекватные, знаки. Я сделал вид, что ничего не заметил, и лицо старого шхипера вновь приняло свое прежнее, сморщенно – спокойное выражение.
– Ты смотри, и всех дел то! – подумал я, – а мне говорили…
Мы вышли из барака и зашагали обратно в контору.
– Товарищ лейтенант, – вдруг суетливо забубнил мне на ухо Тютяев, – я с ними уже договорился, они нам машину дают, шхиперское имущество со склада привезти, представляете, машину!
Машина, выделенная для нужд корабля, действительно казалась удачей невероятной. Это знали все, кому довелось служить на кораблях. В моем понимании, только такие битые волки-интенданты, вроде Тютяева, могли вот так просто, используя свои тыловые знакомства, выбить машину для доставки корабельного имущества. Внутренне я понимал важность этой договоренности, однако выполнение поставленной мне задачи было выше. Шхиперское имущество это хорошо и, наверное, важно. Но я отвечал за спирт и в этом плане должен был оставаться непреклонным. Тем более, мало ли чего мог наплести мне пьяница Тютяев.
– Ну и что? – как можно безразличнее спросил я.
– Как ну и что, – засуетился Тютяев, – им же за это налить надо. Вы ж понимаете!
– С чего это налить, он и так нам литра два недолил.
– Так это ж всем так, это традиция, по-другому и не бывает, сами понимаете… – заискивающе бормотал Тютяев.
Мы вошли в предбанник конторы. Я понимал, что наступает кульминационный момент нашей маленькой драмы или трагедии. А скорее всего – очередной служебной комедии. Одной из тысяч тех флотских комедий, что ежедневно разыгрываются, по злой иронии судьбы самодеятельными актерами, облаченными в морскую форму.
– Товарищ мичман, – как можно строже сказал я, обращаясь к Тютяеву, – никаких «налить» не будет, я отвечаю за доставку спирта на корабль в полной сохранности. Сам старпом мне такую задачу поставил. Традиции, машины, имущество – это ваши проблемы, но я не могу, я просто не имею права решать их за счет спирта, предназначенного всему кораблю! Обижайтесь, не обижайтесь – я получил приказание от командования корабля, и я его выполню!
Очевидно, Тютяев поверил в искренность моих намерений. И это повергло его в шок. Прямо на глазах, в один момент, он как-то сморщился, потемнел и задергался; и без того невыразительная речь его превратилась в какое-то отрывистое и жалобное бормотание. Перед собой я увидел смертельно обиженного, старого человека.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, – не то возмущенно, не то умоляюще бормотал он, – да как же это так, да вы что, да ведь это святое, это ж как пить дать, этого ж свет не видывал! Да ведь что люди обо мне подумают, это ж позор на мою голову! Нельзя же так, товарищ лейтенант!
Однако на лице моем читалась непреклонность. Я действительно не собирался идти ему на уступки. Еще чего!
Тютяев был ошарашен. Просто сражен. Его трясло мелкой дрожью. Широко открытыми глазами он заглянул мне в лицо, словно хотел запомнить его на всю жизнь, и вдруг произнес срывающимся голосом:
– Товарищ лейтенант, я десять лет прослужил на спиртовых складах, и чтобы при выдаче спирта я его не попробовал…
Его голос сдавленно прервался и седой, и старый (от пьянства) мичман вдруг заплакал. Да, он молча в упор смотрел на меня, и при этом из глаз его крупными каплями катились слезы. Они быстро стекали по его морщинистым щекам и падали на старенький мичманский китель. Затёртый и заношенный. Плечи его задрожали…
Я ожидал чего угодно, только не этого. В какое-то мгновенье я увидел перед собой бедного, старого, несчастного человека, истрепанного жизнью и военной службой, которого я, молодой, начинающий лейтенант, вот так запросто взял и довел до слез. Мне стало не по себе. Хорош политработник! Обидел старика-ветерана.
И тут я увидел, что из-за спины плачущего шхипера, мне подает какие-то знаки баталер Нелепа. Пользуясь общим замешательством, он склонился к моему уху:
– Товарищ лейтенант, да черт с ним, налейте ему этого спирта!
Видимо, бравому баталеру тоже стало не по себе, и слова его прозвучали для меня спасительной индульгенцией. Рухнула последняя плотина моей непреклонности. Хитренький червячок малодушия, живущий в душе, радостно поднялся во весь рост. Да и в конце то концов, не губить же мне авторитет нашего шхипера в глазах его коллег-спиртоносцев.
– Ладно, сказал я Нелепе, – откройте канистру!
Тютяев был спасен. Равно как и престиж шхиперской службы крейсера «Пожарский».
Мгновенно ожив, мичман схватил кружку, стоявшую у питьевого бачка, и с готовностью протянул ее баталеру. Забулькал спирт, наполняя ее до краев.
– Ну что, товарищ лейтенант, пойдемте, – кивнул мне заговорчески Тютяев в сторону бухгалтерии.
– Ну нет, товарищ мичман, это уж вы без меня! – я снова придавал своему голосу строгую непреклонность.
Тютяев посмотрел на меня как на космического пришельца, но уговаривать не стал и, мгновенно оправившись, юркнул в канцелярию.
Нелепа вновь закрыл канистру, я протянул ему, уже не нужную мне баталерскую печать, он опечатал горловину и вышел на улицу. В предбаннике я остался один. Следовало, всё-таки, дождаться Тютяева. Кроме того, не хотелось услышать новые предложения розоволицых охранниц.
Время от времени из бухгалтерии глухо доносились голоса. Я ждал. Прошло минут пятнадцать, и вдруг ее дверь порывисто распахнулась. На пороге стоял мой тихий задумчивый ангел – та самая черноволосая девушка с грустными глазами. Правда, теперь в глазах ее я увидел не грусть, а некую озабоченность. В руке она держала ту самую армейскую кружку, которую нам пришлось наполнить желтым спиртом. Видимо, по устоявшейся традиции, кружку пустили по кругу по старшинству, и ей, как самой молодой в этой компании, пришлось допивать спирт последней. Наверное, его осталось там совсем немного.
Похоже, девушка не ожидала увидеть здесь кого-то из посторонних, однако мое присутствие излишне ее не смутило. Скорее наоборот. С гордым достоинством она подошла к питьевому бачку и повернула краник. Увы… Воды в бачке не было. Видимо, опять же, как самая молодая, она еще не привыкла пить спирт неразбавленным.
Но, увы! – бачок был пуст. Девушка-ангел грустно вздохнула, то ли с укором, то ли с сожалением глянула в мою сторону и быстро опрокинула кружечку, утершись своей изящной ладошкой. Поставив кружку на место, так же быстро она исчезла за дверью.
Достойное завершение этого маленького спектакля, – подумал я, – не то драмы, не то комедии, не то трагедии…
Возвращались на корабль мы вдвоем с Нелепой – появившийся в конце концов Тютяев, уже бодрый и розовый, сослался на необходимость задержаться на складе для окончательного решения кое-каких служебных вопросов. Для меня его присутствие уже не играло никакой роли, хотелось просто скорее добраться до корабля.
Мы вновь тряслись в набитом автобусе, выгибаясь в такт поворотам дороги, при этом Нелепа удерживал ногами 25-литровую канистру со спиртом. С «всеобщим эквивалентом», так необходимым нашему кораблю. Я же прокручивал в памяти события этих нескольких часов. Это были новые впечатления, новые люди и события. В то время это воспринималось с интересом.
Я начинал понимать, что объединяло этих людей – кладовщиков, бухгалтеров и охранников, как мужчин, так и женщин. Разными путями пришли они сюда. И здесь их объединил спирт. Всеобщий эквивалент, живительная влага, огненная вода – тут уж кто как его воспринимал.
Именно спирт стал их главным коммуникатором и организатором; стекая по слизистой пищевода, он наполнял их жизненной силой и двигал их мыслями, делами и поступками. Ежедневно, из года в год, спирт проступал на их припухших розовых лицах, развязывал им языки и будоражил их чувства. Только налившись спиртом, покраснев и возбудившись, они начинали ощущать настоящую жизнь, полную и интересную, наполненную страстями и эмоциями; благодаря ему, они чувствовали себя людьми, единомышленниками, командой. У них возникали темы для разговоров, дискуссии, чувства и переживания. Им становилось интересно, они уважали друг друга. Им становилось хорошо.
И все это – спирт. Спирт, который стал для них всем. Стимулятором, возбудителем и вдохновителем. Он вдыхал в них настоящую жизнь, ради которой стоило жить. И работать. Каждый день. Так им казалось. И они уже не владели собой. Как дети.
Но так же ежедневно, из года в год, спирт методично убивал их, невидимо разрушая мозги, ослабляя нервы и снижая потенцию. Уставшие, злые, с резями и головными болями расходились они по домам с работы, жалуясь домочадцам на нелегкий день, плохую погоду и дурное начальство. Дома не всегда понимали их. Это раздражало. Хотелось чего-то лучшего, интересного, живого, хотелось спирта. Прямо с утра…
И именно спирт, ежедневно, из года в год, постепенно превращал этих людей в опухших, розоволицых существ, чьи действия сводились к простейшим биологическим инстинктам. Пить, есть и спать. Отправлять естественные надобности.
Правда, они уже не задумывались над этим. Ведь они были зависимы. Зависимы от «а» до «я». Как дети. Дети спирта.
31.01. – 28.09. 2008.
