Практически каждый тихоокеанец, побывавший в дальнем походе в Индийском океане, помнит эти названия, напоминающие бубенчик под дугой в зимней ночи: Кам-Рань, Бинь-Ба, Кхань-Хоа.. Это Южный Вьетнам. Кам-Рань – одна из лучших глубоководных гаваней мира, Кхань-Хоа – это провинция, в которой Кам-Рань располагается, а Бинь-Ба – остров, прикрывающий вход в бухту… С 1979 года там находилась крупнейшая советская военная база за рубежом – 922 пункт материально-технического обеспечения, командный пункт 17 оперативной эскадры Тихоокеанского флота. 6 000 человек. Собственный аэродром (на него и сегодня летят чартеры из России с туристами), собственный госпиталь, эпидемиологический отряд и даже военное отделение Центрального банка СССР. В общем – крутизна без понтов.
Его не миновали ни идущие на юг, ни идущие на север, во Владивосток. Хотя бы три-четыре дня стоянки – как карантин, контрольная проверка перед броском в Аравийское море, на рейд острова Сокотры, в объятия моей родной Восьмой оперативной эскадры, которой отдано пять лет офицерской службы…
Я застрял в Кам-Рани надолго. Из-за поломки доставивший меня до Вьетнама буксир опоздал на сутки, и мой борт ушел без меня. Следующий должен был двигаться примерно через три недели. Так что у меня появилась нежданная возможность мило провести время без особого напряжения по службе: одно начальство осталось во Владивостоке, другое – на Сокотре… да и напрягать меня особенно никто не стремился.
Однако через неделю всё сурово осточертело. Даже сидение в библиотеке, мое любимое с раннего детства занятие, не способствовало умиротворенности: плюс сорок два при семидесяти пяти процентах влажности – ТА еще пытка… Ежедневное купание на тамошних роскошных пляжах не радовало. В общем, я нарисовал на линейке одиннадцать дней до прихода госпитального судна «Обь», которое должно было везти меня до места, и зачеркивал каждый день, вздыхая с облегчением.
В тропиках все организуется по своим собственным правилам, которые нашему брату, который из четырех времен года, даются не сразу. В тропиках очень рано встают, потому как в десять – уже пекло. В тропиках обязательно отдыхают днем, это не каприз, а правило. В тропиках не хватаются руками за металлические части, особенно медные: пузырь будет сходить недели три. Ни в коем случае не пьют сырой воды – доктор, главный после командира в этих широтах, мгновенно приклеит ярлык «бациллоносителя», и пять клизм в день плюс полведра касторки на первое-второе-третье станут воспитательным приговором обормоту, который усомнился в том, что дизентерия способна сделать корабль небоеспособным за сутки, на радость супостату… В тропики не выпустят без кучи разных прививок, запломбированных зубов и многократных инструктажей… как там у Высоцкого? Что им можно, что низзя.
Совершенно особо в тропиках организовано питание. Казалось бы, задача нерешаемая: и сытно, и без тяжести в желудке. И вкусно, и разнообразно, да еще и с достаточным количеством витаминов и микроэлементов : доктор Миша всех стращал страшной болезнью «бери-бери» , которая бывает «от неправильной едни», и вследствие которой «на порнуху будешь смотреть как на пейзаж, причем насовсем…». Медицинское образование, подкрепленное доходчивой речью с наглядными сравнениями и проникновенным тембром голоса, заставляло содрогнуться человека с воображением.
Нужно сказать, что с кормёжкой на плавказарме все было не просто замечательно, а восхитительно фактически. Кок-инструктор, старший мичман Лев Харламов был воистину кулинарным маэстро, и это – без преувеличения. Он не просто прекрасно знал свое дело – он относился к кулинарии как к творчеству. В его каюте была целая полка кулинарных книг и справочников, он умел варить варенье из бананов и компот из ананасов с добавлением всякой всячины – что делало блюда, десерты и напитки неповторимыми по «вкусу и послевкусию», как он сам говорил. Он принципиально не курил, чтобы не потерять бридность, то есть способность к адекватным вкусовым ощущениям; у каждого коллеги он выпытывал его рецепты и постоянно пополнял свой «гроссбух» тонны на полторы… в общем — маэстро, и это все о нем.
Нужно сказать, что Лев Михайлович меня заинтересовал еще и своим очень специфическим говором, который с одной стороны казался непонятно почему знакомым, а с другой – озадачивал непонятками. Выросший в многоязычной среде южной Украины, я мог в равной степени понять тетю Хаву Шойхет со Старопортофранковской, старого поляка Якуба Дембовского, жившего по соседству с бабушкой и специфический говор приехавших на рынок молдаван из Балты. Уже на службе освоил специфический владивостокский «чилимский» говор, жаргон рыбаков и таежных охотников. Однако у старшего мичмана были обороты речи, которые ни к какой из этих категорий не подходили. «Вы капусту с курятиной исть будете, или лучше рис с соевым соусом?» Вроде на украинском – но иначе… Или к матросу, который чистил луковицу: «Ты ее в махотке с водой чисти – кричать не будешь…» Хотя матрос вовсе не кричал, а лил вполне понятные луковые слезы.
Как оказалось, Лев Харламов был потомком старинного донского казачьего рода, и был отчасти земляком моему отцу: оба происходили с Верхнего Дона, с Хопра и Медведицы. Поэтому некоторые слова мне показались узнаваемыми, я их слышал от отца и читал у Шолохова. Однако сам я на Дону никогда не бывал, поэтому собственно донского говора, который нынче слышу каждый день в родной Рамони, не знал. Оттого и не понял, почему моряк «кричит»: на Дону кричит – значит плачет, а реальное кричит – голосит, а если кричит сдуру или несет околесицу – то буробит… но мы несколько отвлеклись.
В душевном разговоре за шахматами (играл кок очень прилично, с часами и грамотно в дебютах), он рассказал мне свою историю. Последний, пятый ребенок в семье и первый долгожданный сын, он родился в 1953 году, 9 мая. Его отец, прошедший всю войну в Гвардейском донском кавалерийском казачьем корпусе, назвал сына в честь Льва Михайловича Доватора, с которым вместе защищал Москву и который вручал сержанту Харламову первую награду – медаль «За отвагу». Отец внушал своему сыну Левке, что «казаком надоть быть как Лев Михайлович был: воевал честно, своих берег, за него до самой Вены супостата рубали…». Черт меня за язык дернул, когда после энной партии перешли на «ты»: «Лева, Доватор не из казаков. Он из белорусских евреев, я такую фамилию знаю…». Нужно сказать, что собеседник «плюху» выдержал. Поднял бровь и спокойно спросил: «Чем докажешь?» В библиотеке нашлась Военная энциклопедия – родился в Витебской области… Лева хмыкнул, но наверняка остался при своем мнении: казак Доватор был ему понятнее и как-то привычнее.
До моего отбытия оставалось несколько дней. И дабы загладить невольную вину в разрушении устоявшегося идеала, я предложил коку приготовить атаманскую уху. Чтобы я надолго запомнил прекрасное кулинарное творчество гостеприимного 922 ПМТО и лично старшего мичмана Льва Михайловича Харламова, родового донского казака…
Тут необходимо отступление. Уха на Дону – как борщ на Полтавщине: есть везде, но у каждого – свой. И если борщ варят женщины , то уху на Дону варят исключительно мужчины. Атаманская уха – это довольно сложное произведение: готовится как минимум с тремя сортами рыбы, причем только что пойманной, на птичьем бульоне и с разными хитрыми добавками из чеснока, тертой зелени, перца, пшена, даже грецких орехов и помидоров. И с обязательным ритуалом: в конце готовки в котел засовывают горящую головню и выливают чарку чемергеса – самогона двойной перегонки под названием «смертьфашистьскимоккупантам».
Лева посмотрел на меня, опять же приподнял бровь, степенно кивнул головой и сказал: «Справим». В смысле – все будет, как положено.
В выпрошенном на каком-то траулере справочнике по промысловым рыбам тропических морей были отобраны аналоги судака, налима и азовского бычка. Рыболовной команде (такие были на каждом корабле) была поставлена соответствующая задача, и часа в четыре утра баркас отвалил от стенки. Вернулись к десяти с перевыполненным заданием: здоровенным лангустом и средней величины осьминогом. Рыба была вычищена, прошла обследование на отсутствие заразы, после чего ее уложили в холодильник, дабы начать готовить ту самую атаманскую уху часов с шести утра будущего дня.
Как полагается, меню-раскладка офицерской кают-компании утверждается накануне. Поэтому про атаманскую уху прознали аккурат на предшествующем ужине, из вывешенной на переборке бумаги. И никто даже предположить не мог, какой эффект это вызвало…
Первым «забуробил» помощник флагманского минера капитан второго ранга Шабовда: «Ой, лышенько! Та хиба ж тии доньци юшку варить вмиють!? Та ни в жисть! Ось у нас в Староминской дед Охрим Крутипорох – от он знав.. Спортють рыбу!» И помчался на камбуз. Нужно сказать, что помфлагмин закончил Тихоокеанское высшее Военно-морское училище, и по-русски говорил без малейшего акцента. Но кубанская кровь взыграла и потребовала осознанного действия.
Бурная реакция привлекла внимание. Полковник медицинской службы Ковылев (подпольная кличка «недышатьнедвигаться») заявил, что процесс должен быть подвергнут необходимому контролю со стороны профессионала, тем более, что профессионал родом из Камышина, и числит своими предками как минимум четыре поколения астраханских казаков, а уж в том, что они в атаманской ухе не просто профессора – академики, известно всякому киндеру…
Конец тирады услышал майор Мунгалов из авиации. Скептически хмыкнувши, он громогласно заявил, что не знает, как там в Камышине, но уж на Байкале уху готовят «лучше чем в Париже», а лично его прадед, дед, отец и он сам из-под Улан-Удэ, бывшего Верхнеудинска, и забайкальские казаки ни в жисть не простят, ежели он в это дело не вмешается немедленно и со всеми полномочиями – тем более, что ему вчера летчики привезли из дому маринованную черемшу, без которой атаманская уха не может существовать как таковая…
Через полчаса камбуз напоминал Смольный в Петрограде вечером двадцать четвертого октября семнадцатого года. Лева ошалело смотрел на происходящее, не имея ни малейшей возможности вставить хоть слово в перепалку горячих казаков. А казаки пытались доказать каждый другому, что именно его уха – самая правильная, и это не просто вопрос принципа, а дело чести, потому как атаманская уха – это вам не московский рассольник… На шум прибыл замполит, капитан третьего ранга Саша Свешников. Разобравшись в чем дело, он произнес воистину мудрые слова: «Я, как коренной архангельский трескоед, даже не пытаюсь вставить свои пять копеек в вашу бурную полемику, куда уж нам с нашей ухой из сёмги и кумжи… но ежели дело доходит до демократического голосования – соберите кворум и придите к решению, потому как наличие на камбузе топора для рубки мяса и четырех разделочных ножей внушает мне обоснованные опасения относительно возможных последствий». За десять минут до вечерней поверки по корабельной трансляции раздалась немыслимая и абсолютно неуставная команда: «Казаки всех званий и войск приглашаются в кают-компанию для решения вопроса принципа и чести…»
Что вы думаете?! В кают-компанию за десять минут набежало человек сорок. Быстренько разобравшись «кто с кем» (донцы с донцами, сибирцы с сибирцами) , выработали правило ведения собрания, установили регламент и назначили вести протокол старшего матроса Космачева из славного города Оренбурга. Затем перед собранием был поставлен кок Лев Михайлович Харламов, который обстоятельно изложил всю последовательность процесса. По мере поступления предложений и рекомендаций в протокол были внесены необходимые дополнения процедуры, каковые и заверили своими подписями старший лейтенант Загладин (Сибирское казачье войско, город Петропавловск-Казахский) и капитан третьего ранга Соломенцев (Терское казачье войско, город Невинномысск). Думаете, откуда я помню их фамилии? Я тот протокол с собой забрал и чуть не на память выучил…
Процедура под контролем назначенных наблюдателей осуществилась. Однако к концу таковой произошло событие, которое поставило в ней закономерную и запоминающуюся точку… Когда потрясающий запах не мог оставить равнодушных, и кок заканчивал нарезку знаменитого донского саламура, раздались противные короткие звонки аварийной тревоги – причем тревоги от сработавшей сигнализации. Через несколько минут выяснилось, что сигнализация сработала на открытый огонь, который развели на пирсе: иным способом незаменимой головешки для сования в уху не получить! Обломок распорной доски отдавал родной сосной, и никак не мог испортить вкуса потрясающего шедевра кулинарии. Когда кок сказал «Готово» и налил первую тарелку на пробу командиру, полковник Ковылев внезапно спохватился и заявил, что ему нужно провести проверку блюда, и всем предложил выйти вон, дабы не мешали таинству…тем более что нарушений протокола при изготовлении не зафиксировано. Я хотел было возразить, но, получивши в спину крепкий тычок от кубанца Шабовды, благоразумно промолчал. Полковник «из астраханцев» вышел с камбуза буквально через минуту, вслед за нами, и из его тропических брюк неаккуратно выглядывало горлышко медицинского флакона, в котором обычно держат расходный запас спирта… Теперь и мне нечего было возразить: протокол был выполнен до запятой.
Это было торжество и восторг. Запах, консистенция, «вкус и послевкусие» — какие там московские рестораны?! В углу не валялись! Кок был героем дня. Ну и остальные тоже… чувствовали себя в причастности к празднику.
Льву Михайловичу было предоставлено почетное право выбора фильма для вечернего показа – была такая традиция в тамошних краях. Он выбрал «Даурию», которую мы с удовольствием посмотрели. После фильма Лева восхищался : «Вот это атаман! Очень грамотно артист играл! Как в седле сидить, как шашку держить… Вот как положено! Видать, казачья кровь.». Я благоразумно сдержался и не сказал ему, что Ефим Копелян – тоже еврей. И тоже белорусский… У Елисея Каргина, Мунгаловского поселкового атамана, Орловской станицы Забайкальского казачьего Войска – истинно казачья кровь. Вне всякого сомнения…
Рамонь. Апрель 2019.
