Наши выпускники (Киевское ВВМПУ, 1976 г.), с которыми мне пришлось встретиться за время службы на ТОФ и ЧФ, все служили честно, в карьеризм не впадали, общения с однокурсниками, даже такими «диссидентами», как я, не чурались, в какой-то из ряда вон выходящей аморальщине не были замечены. О некоторых доходили не совсем лицеприятные слухи, но я свидетелем приписываемых деяний не был, потому держусь вышесказанного.
Даже когда В.Дадуев совершил в п. Дунай двойное убийство (офицерским шарфом задушил собутыльника из числа местных и его сожительницу), для всех нас это было, конечно, шоком, верить в это не хотелось, но и тогда мы старались быть объективными в отношении него, ведь по службе и взаимоотношениям с сослуживцами он всегда характеризовался положительно, мы помнили его как вполне приличного курсанта и я до сих пор считаю, что это было не моральное падение, а по сути несчастный случай, жуткое стечение обстоятельств.
Встречи с однокурсниками происходили не часто, но, как говорится, «на высоком идейном и организационном уровне». Особенно вдали от базы. Из них мне особенно запомнилась такая: весной 1983 г. в ВМБ Камрань базировался БПК проекта 57А «Гневный», где ЗКПЧ был Витя Менг — не просто одноклассник, мы с ним в суворовском военном училище (далее СВУ) вместе учились. Однажды рядом с ним ошвартовался и мой СКР. Встретились, обнялись, отметили это дело. И вот, спустя несколько дней, мы видим, как к соседнему пирсу швартуется идущий из Африки БДК «Александр Торцев», полный морпехов и техники, а над верхней палубой, заглушая командира, разносится очень знакомый очень громкий бас. Присмотрелись, прислушались: ба, да это же наш одноклассник Толя Грашин! Я с ним вообще всё время учёбы просидел за одной партой. Тоже встретились, обнялись, начали втроём отмечать это дело. В самый разгар братской пирушки с вахты доложили: к замполиту прибыл гость. Ждём. И вдруг в каюту входит наш одноклассник Саня Зобнин — он старшим политработником на группе тральцов шёл из Адена. Четыре одноклассника встретились Бог знает где! — То-то было радости и воспоминаний! Вспоминалась мне эта встреча и когда я стоял у гроба Толи в его родной Рязани.
Подобная встреча, понятно, уникальна. Но были и другие, не менее интересные. — Например, в сентябре 1981 г. я напросился штурманом на переход по Амуру на проходящий из Индийского океана в Хабаровск через Приморье СКР проекта 264 «Приморский комсомолец». Приятное удивление испытали, встретившись на борту СКР, два одноклассника — я и Володя Артамонов, замполит корабля. Плавание по Амуру было незабываемым колоссальным штурманским и командирским опытом, как и общение с собратом в этом сложном потрясающем путешествии.
В феврале 1978 г. в Севастопольскую бухту от берегов воюющей Эфиопии пришёл на срочный ремонт БПК проекта 61 «Способный». К тому времени на ЧФ не первый год ждали убытия домой тихоокеанские БПК проекта 1134Б «Петропавловск» и «Ташкент», ТАКР «Минск», ККС «Березина». Отношение черноморского командования к «пришельцам» было придирчивое, офицеры-черноморцы тоже не питали к нам особо дружеских чувств: периодически у черноморских адмиралов возникали планы отправить старые черноморские корабли на ТОФ — конечно же, с экипажами, — а себе оставить новеньких тихоокеанцев. В такой обстановке прибытие в Севастополь ещё одного тихоокеанца было встречено нами с восторгом. Ещё больше радости доставила нам, «ташкентцам» — Н.Этимелину, О.Максимову и мне — встреча с Колей Ефремовым, бывшим в ту пору замполитом БЧ-5 «Способного». Три месяца тесного общения с собратом-тихоокеанцем вдали от родного флота, проводы его опять на войну — это в памяти навсегда.
Случалось тесно общаться с нашими и по службе. Первые три месяца офицерской службы, перед убытием на ЧФ на новостройку, я и Коля Этимелин проходили стажировку на БПК проекта 1135 «Разящий» и «Сторожевой» (тот самый, саблинский), где комсомольцем был Женя Любаев.
На БПК «Ташкент» вместе три года служили Николай Этимелин, Олег Максимов и я (ЗКБЧ-5, комсомолец и ЗНРТС, потом ЗКБЧ-7). С Колей я жил в одной каюте. Отношения сложились братские и поддерживались такими до самой смерти ребят. Мне выпало проводить обоих в последний путь. С Олегом мы ещё и жили в одном доме в Тихоокеанске, наши жёны и дети общались, дружили.
Длительные, ещё со Свердловского СВУ, отношения связывали меня с Витей Менгом. Он помог мне перейти из политработников в штурмана — убедил комбрига и прочих начальников взять меня к себе на СКР. Пусть, недолго мы служили вместе на корабле, но я брата не подвёл. И в дальнейшем наши пути много лет проходили рядом, семьи наши дружили, а жёны поддерживали друг друга, пока мы скитались по морям.
Со Славой Парцырным и его женой Людмилой первые полгода службы во Владивостоке мы не просто общались, а даже лейтенантскими семьями жили вместе: сначала я его с Людой приютил в номере гостиницы, а потом они в съёмной однокомнатной квартире месяц давали кров мне с женой Любой. Убыв на ЧФ, мы оставили в наших сердцах добрые воспоминания о Парцырных. И каково же было мне узнать, поднявшись на рейде Дананга на борт разведчика «ГС-7», который мой СКР сопровождал по его шпионским делам в южных морях, что зам командира здесь — Роговик Сергей, брат Люды Парцырной. Он выпускался из КВВМПУ позже нас, мы с ним никогда не встречались, но было чувство, что встретил вдали от Родины друга и брата Славу.
Не забывается и общение с Борей Альперовичем: мы встретились с ним случайно, когда осенью 1983 г. мой СКР и эсминец, где Боря был замполитом БЧ-5, вошли в док Дальзавода. Эсминец был с Камчатки, с кораблями оттуда мы нечасто оказывались бок о бок, да и наших выпускников в этом льготном месте было маловато, потому мне даже в голову не пришло узнать, есть ли в его экипаже кто-то из наших. Каково же было моё удивление, когда в высоком, подтянутом строгом дежурном по кораблю я опознал старинного приятеля — хотя Боря учился другом классе, мы, выпускники суворовских училищ, общались меж собой чаще и теснее, чем с другими однокурсниками. Из Московского СВУ их было двое — «Слон» Валера Радченко и выглядевший на его фоне высоченным, медлительным и флегматичным Боря. Впрочем, это не флегматичность, а, пожалуй, неторопливость и даже степенность, несклонность к суете. Вот и по службе Боря оказался несуетлив, вдумчиво скептичен и очень добросовестен. При дежурстве же — неотвратимо строг для всякого рода нарушителей и непорядка. И я использовал его в качестве образца для моих дежурных, почти все из которых были молодыми лейтенантами: «Смотрите, как несёт службу старый каплей-замполит, и учитесь, а то некоторые через год после выпуска впадают в лень и мнимое всезнание и всеумение!». Эсминец блистал чистотой и порядком и я нередко водил на него своих офицеров поучиться содержанию корабля и эти экскурсии зачастую возглавлял ироничный учитель моих разгильдяев Боря, который много делал для приведения старого корабля в такое хорошее состояние. Считаю, что за полтора месяца, которые мы вместе доковались, Боря очень многим мне помог.
Готовность помочь другу отличала всех наших собратьев. Помнится, прислали меня в «ссылку» в Тихоокеанский ДОФ — из партии черноморцы меня исключили, тихоокеанское командование с должности сняло, настроение — только застрелиться. Но встретился в штабе Приморской флотилии Саня Чертополох — он был комсомольцем Приморской флотилии, — позвал к себе в однокомнатную холостяцкую квартиру, предложил мне жить до получения своей, высвистал Колю Ефремова, Саню Леонтьева, Игоря Модеева и за дружеским застольем братья как-то ухитрились облегчить мои тяжёлые думы, вселили оптимизм, что позволило собраться с духом на дальнейшую службу. А у Сани я жил, пока не дали мне по соседству такую же «однушку» — моё первое собственное жильё. И сейчас, изредка встречаясь, два капитана 1 ранга вспоминают то, всё-таки счастливое, тихоокеанское время.
А как забыть неоценимую помощь Жени Скорика! — Вскоре после прибытия с экипажем «Ташкента» для приёма корабля в Николаев я столкнулся с проблемой трудоустройства жены: без прописки её никуда не брали, а работать было крайне необходимо, так как на лейтенантскую зарплату, снимая квартиру, прожить было почти невозможно. Начпо бригады сторожевых кораблей Галимов Р.И. в моей просьбе помочь с пропиской отказал — отношение черноморских начальников к тихоокеанским офицерам было самое гнусное, хотя мы и составляли тогда большинство в Николаевской бригаде. На моё счастье неожиданно произошла встреча с Женей — он приехал к родителям в отпуск. Узнав о наших затруднениях, Женя без каких-либо моих просьб инициативно взялся за дело: Любу прописали на ул. Лиманской, в доме родителей Жени, а его сестра Надежда, работавшая учительницей начальных классов, трудоустроила мою супружницу в свой класс вести группу продлённого дня, хотя до того сама вела её и, понятно, получала за то какие-то деньги. В этом факте — весь Женя, его замечательные душевные качества.
Когда же штормовой октябрьской ночью 1986 г. далеко заполночь я на повреждённом корабле ошвартовался в бухте Улисс и в тоске и отчаянье размышлял о возможности свести счёты с этой жизнью — в аварии виноват был, конечно, я, командир, — прибежал, узнав о происшествии, запыхавшийся Игорь Модеев (он неподалёку был замом на дивизионе торпедных катеров), оторвал меня от дурацких мыслей, а поутру потащил на ближайший СРЗ, где через знакомых судоремонтников, коньяк, «шило» и неисполнимые обещания всего и вся решил вопрос о срочном восстановлении хотя бы части повреждённого. А потом, когда мы вернулись на пирс, он, вопреки субординации, резко отстаивал меня перед командующим флотилией контр-адмиралом Головко Л.И. и дерзил ЧВСу капитану 1 ранга Галимову Р.И., хотя и знал прекрасно злопамятность того. И в будущем, кстати, Р.И.Галимов припомнил Игорю эту дерзость. А я до сих пор с благодарностью вспоминаю моего друга, брата и защитника.
С не меньшей благодарностью помню и Виталия Мамченко: мы с ним вместе служили в двух бригадах — в одной он был пропагандистом политотдела, в другой — замначпо. Одноклассники, мы, разумеется, общались и вне службы, семьями, но по службе — чаще, особенно когда надвигались какие-то проверки, инспекции. При их приближении Виталий всегда предупреждал меня о «внезапном» налёте «гробокопателей», а нередко и отводил направления их ударов от моих кораблей. Он меня не выгораживал, не скрывал мои недостатки, но правило «предупреждён, значит вооружён» срабатывало всегда. Да и в обычных обстоятельствах повседневной службы наличие в управлении бригады плеча, на которое можно опереться, очень много значит. Простой пример: подхожу к внешнему рейду высадить контролёров прошедших стрельб, а на встречающем катере с бригады — Виталий с почтой для экипажа, а для командира и некоторых офицеров — маленькими передачами от жён — пропагандист, узнав о нашем подходе, успел на пару часов смотаться в Техас, с помощью женсоветчиц организовать посылки и письма. Особенно помог Виталий, когда пришла пора снимать с меня взыскания за аварию корабля и оружия: немало было желающих показать свою принципиальность за мой счёт и продлить опалу, однако верный друг не только не остался в стороне, но и активно доказывал и рядовым коммунистам, и высоким начальникам, что дальше «душить» меня — вредить и мне, и делу. Понятно, Виталий и сам получал от меня поддержку, но она чаще была моральной, поскольку в основе наших взаимоотношений лежала бескорыстная курсантская дружба, а не какие-то меркантильные интересы. Можно понять, какие чувства охватили меня, когда, выйдя в северную часть Южно-Китайского моря для встречи и сопровождения в операционной зоне 7-й эскадры следующего к Африке СКР, я узнал, что на его борту находится капитан-лейтенант В.Г.Мамченко. Разумеется, Виталий, зная о возможной встрече, организовал сбор посылок и писем для сослуживцев, фото родных, магнитофонные записи с поздравлениями и просто звуковыми письмами. Моя Люба была беременна вторым сыном и для меня было крайне важно узнать от навестившего мою маленькую семью старинного друга о её состоянии. А посылка от пятилетнего Саньки с корявой надписью на боку «ПАПИ», вручённая мне Виталием! Это ли не свидетельства верной дружбы… А почти месяц тесного общения с одноклассником вдали от Родины — это подарок судьбы.
Внешне вполне благополучное прохождение Виталием службы на самом деле не было таковым: он, будучи одним из самых возрастных наших выпускников — три года срочной на кораблях БФ до КВВМПУ, — иначе, чем большинство из нас, ощущал ход времени, отведённый ему для офицерской службы, но карьеристом не стал, просто исправно «тащил лямку», считая, что честная служба не может не быть основой карьеры, потому можно представить, какой удар он перенёс, когда какая-то скотина из числа абитуриентов украла у него партбилет во время экзаменов в ВПА (душевная гниль уже в 80-е годы поражала некоторых политработников). Последующие отстранение от экзаменов и партийное взыскание поставили глухой заслон на карьере вполне перспективного офицера. Будучи человеком сдержанным, не склонным к драматизму жизненных ситуаций, Виталий стойко перенёс несчастье. Я, конечно, тогда его морально поддержал и по-прежнему продолжаю считать, что в лице Мамченко Флот потерял достойного политработника высокого ранга — он никогда не «махал шашкой», был человечен, знал людей и службу и умел их направить на благо общего дела.
Да, судьба и руководство не всегда были справедливы к нашим братьям, но это их не только не сломило, но и позволило закалить характеры и подняться на новые высоты. Например, Витя Менг служил достойно, нередко его имя звучало с высоких трибун в качестве примера исполнения служебного долга. Он начал офицерский путь с должности комсомольца древнего эсминца, затем замом на СКР проекта 159 прошёл несколько боевых служб, потом были БПК проекта. 57А, политотдел Приморской флотилии, бригады речных катеров в Хабаровске и десантных кораблей на о. Русский. Несколько раз за самоотверженную и успешную службу его представляли к орденам и медалям, но регулярно представления возвращались ни с чем: немецкая фамилия и происхождение от ссыльно-переселенцев служили препятствием для награждения слуги Отечества. Когда же в «новой России» начались гонения на политработников, Витя не вступил в ряды «раскаивающихся», занялся бизнесом — не тупой торговлей, а полиграфией и сопутствующей продукцией, и тоже достиг в этом успеха — он владелец и руководитель преуспевающей фирмы во Владивостоке.
Володя Дайнеко до октября 1981 г. тоже был примером в службе, но осенней ночью в борт его подлодки проекта 613 на внешнем рейде Владивостока врезался управляемый пьяной командой рыбак-рефрижератор. Лодка почти мгновенно затонула, большинство экипажа погибло. Володю, поднимавшегося в этот момент наверх, выбросило за борт. Спас его, находящегося без сознания, плотно застёгнутый альпак — он сыграл роль спасательного жилета. Очнувшись в ледяной воде, Володя начал помогать тонущим сослуживцам, он спас по меньшей мере двух матросов, дотащив их до спасательных кругов, брошенных с виновника аварии. Думаю, и в том, что оставшиеся на борту затонувшей лодки моряки трое суток стойко держались и геройски принимали смерть, сумели сорганизоваться для выхода через торпедный аппарат, что позволило большинству из них спастись, есть немалая заслуга и замполита. Однако высшее командование рассудило иначе и Володя был сослан на пять лет в стройбат. Но он выстоял и там и в дальнейшем достойно служил в службе радиационной безопасности соединений атомоходов. Высокие человеческие качества он проявил и добиваясь оправдания и сокращения тюремного срока командира его ПЛ В.А.Маранго. Организовав оставшихся в живых подводников в защиту командира, он достиг этой благородной цели.
Отличник-курсант Миша Литковец стал примерным офицером и потому вскоре ему был доверен морской тральщик, строящийся на Балтике. Но формирование экипажа командованием бригады и ВМБ Стрелок по остаточному принципу дало свои плоды: приёмная комиссия балтийцев при выходе корабля из завода обнаружила множество недостатков, а почти всю вину за них возложила на заместителя по политчасти. Зная Михаила и до того, и много лет спустя, могу с абсолютной уверенностью утверждать, что его сделали крайним. Это понимало и большинство руководства на ТОФ, но проще было отправить молодого офицера на три года в стройбат. Мишина рота располагалась почти в центре Тихоокеанска, у всех на виду, потому все недостатки, нарушения дисциплины, любые выходки уроженцев Средней Азии и Кавказа (а их было большинство), подчас не владеющих русским языком, мгновенно становились известны командованию флотилии. Понятно, как всё это отражалось на опальном замполите. Но Миша сумел добиться изменения ситуации в лучшую сторону, его старания были оценены и потому по отбытии «ссылки» он был возвращён на тральщики и в дальнейшем успешно продвигался по службе. Пример преданности отца флотской службе оказался заразителен и оба его сына также стали корабельными офицерами.
Патриот подводного флота Саня Мадай был для политработника резковат, но никто не мог обвинить его в несправедливости, в желании уйти от ответственности, он делил с экипажем всё — и горе, и радость. Но наступали гнусные времена, когда честь и благородство начали отступать перед подлостью, карьеризмом, шкурничеством, а Саня этому всегда противостоял, считая, что интересы службы превыше всего. И когда его РПКСН начали готовить к передаче с Камчатки в Приморье, часть офицеров, не желая терять камчатские проценты-коэффициенты, решили увильнуть любыми правдами-неправдами из экипажа. Саня же таких хитрецов быстро «раскусил» и «лёг костьми», но доказал всем высоким начальникам и защитникам «саботажников», что будет несправедливым оставить кого-то на Камчатке. Происходило это сразу после участия корабля в «автономке» по плану так называемых «ответных мер» у побережья США. Корабль задачу выполнил блестяще, но по причине халатности помощника командира и изменения срока плавания несколько дней были проблемы с питанием — голода не было, были проблемы с ассортиментом. В среде офицеров по этому поводу начался ропот, но Мадай по-комиссарски решительно его задавил. Вот камчатские «саботажники» этим фактом и воспользовались — соорудили пасквиль в Москву о голодающем экипаже и деспоте-заме. Пока донос ходил по инстанциям, лодка успешно, с боевым патрулированием, перешла в Приморье. Там Саню ждали досрочная звезда на погоны и орден за «ответные меры», хвалебные статьи в прессе, а так же почти одновременное с наградами исключение из партии и снятие с должности за «голод и деспотию». Правда, вскоре часть бывших сослуживцев просили у него прощения за несправедливость и клевету и в КПСС он был восстановлен, но со «строгачом» с занесением. Будучи назначен (с понижением) замом к уходящему на пенсию командиру технической плавбазы (корабль 2 ранга), Саня сумел вдохнуть новую жизнь в экипаж корабля, одновременно выполняющего опасные спецмероприятия и ликвидирующего последствия ядерной катастрофы — взрыва ядерного реактора, под который он попал. В каюте зама от иллюминатора 24 часа в сутки «светило» 150 микрорентген в час (допустимый максимум — 30), но он всегда и во всём был с моряками. Мой друг выстоял и через три года вернулся на АПЛ. На всех должностях он неизменно подставлял плечо своим командирам, а нередко и заменял их при необходимости. Это знание им командирского труда и его отличная морская выучка позволили мне после увольнения Сани в запас назначить его капитаном той самой плавбазы, на которой он ранее служил, при её переводе на гражданский экипаж и переклассификации в спецтанкеры. А.Мадай сделал корабль отличным. Его помощниками и руководителями подразделений были отставные офицеры, ранее занимавшие должности флагманских специалистов флотилий и бригад, командиров кораблей, но его авторитет был в экипаже непререкаем, его уважали как капитана и достойного человека. Я же нередко водил командиров кораблей поучиться организации службы у «гражданских» и лично А.Мадая.
Женя Скорик во время учёбы отличался глубиной знаний изучаемых предметов, доскональным штудированием учебников и пособий, эрудицией. Он никогда ни в одном вопросе и предмете не скользил по верхам, но он не был зубрилой. Рекомендованные произведения классиков марксизма-ленинизма, материалы пленумов и съездов КПСС в отличие от многих из нас он не на скорую руку конспектировал, а именно изучал. Глубокие знания позволяли ему видеть моменты некомпетенции преподавателей общественных дисциплин, элементы лжи или двоемыслия в официальной пропаганде и он, будучи прямым, порядочным, открытым человеком, не скрывал своих сомнений, задавал неудобные вопросы преподавателям и политработникам. Ему чужды были увеселения, которыми грешило большинство из нас, хотя при этом был общителен, остроумен. В комсомольской и вообще общественной активности он так же не был замечен, если, конечно, не считать великолепные шаржи в сатирической газете роты «Швабра» — её номера неизменно похищались ценителями и до сих пор хранятся в семьях однокурсников. На 3 курсе он пытался уйти из училища, поняв свою несовместимость с системой, в которую попал. Но кто же отпустит круглого отличника, к тому же очень дисциплинированного, абсолютно чуждого вредным привычкам! Были привлечены родные Жени, командиры и политработники убеждали, и Женя сдался. Но давать золотую медаль почти диссиденту… И выход был найден — законный и подлый одновременно. — Жене за стажировку на ЭМ пр. 30 «Бедовый» ЧФ «вкатили» четвёрку. Единственную за всё время учёбы Женьки! И поехал лейтенант с красным дипломом и полудиссидентской характеристикой на ТОФ, где заперли его в буквальном смысле на край света — на береговую техническую базу на мысе Сысоева, крайней точке Приморья, замполитом роты охраны этого хранилища ядерных и радиационных изделий и отходов. Интеллектуал и интеллигент Женя оказался среди солдафонов, сторожевых собак и грубых нравов (мне много лет приходилось взаимодействовать с этой частью и знаю, о чём пишу). 8 лет (!) его морили в этом захолустье, прежде чем отпустили в Абрек на 202 БПК пропагандистом политотдела (на смену Виталию Мамченко). Там и я в ту пору командовал СКР, потому как очевидец могу утверждать, что у противолодочников Женя не просто «пришёлся ко двору», но и приобрёл заслуженный авторитет благодаря блестящей эрудиции, отношению к службе, дисциплинированности, высоким человеческим качествам.
Через 2 года Женя поступил в ВПА на педфакультет, причём обстоятельства его поступления долго ещё были предметом обсуждения: видимо, навешенное в КВВМПУ клеймо диссидента не было снято с Жени и потому к экзаменам он был допущен, но, как говорится, «для массы», т. е. для создания конкурса, без реальных перспектив поступления — нам же известно, что они определялись не только знаниями абитуриента, но и решениями командования и политорганов. Женя спутал все карты политуправления, сдав все экзамены, предшествующие экзамену по тактике, на «отлично». Тактика была последней и все надежды его недоброжелателей были на неё. Но, поскольку к экзамену по тактике Женя готовился на корабельном соединении, а консультировали его все — комбриг, флагманские специалисты, командиры кораблей (и я среди них, о чём с гордостью сообщаю), на вопросы по тактике кораблей он тоже ответил отлично. Ответ же по тактике морской пехоты, такой же отличный, превратился в конце концов в спор Жени с экзаменатором — тот упорно не желал ставить отличную оценку и пытался «подловить» Женю на мелочах и деталях. Но надо было знать Женю — он ведь всё изучал досконально, — и полковник-морпех сдался под его аргументацией, поставил «отлично». А кто же исключит из списка поступивших офицера со всеми пятёрками… В академии Женя углубился в столь любимую им философию, после выпуска защитил диссертацию и с головой ушёл в преподавание религиоведения, отгородившись от столичных суеты и политиканства. Читая на студенческих сайтах отзывы его воспитанников, можно только радоваться, что его бесконечная эрудиция, глубина знаний и умение донести их ученикам, порядочность, честность, дружелюбие ценятся по достоинству. Жаль вот только, здоровья ему это не прибавило и он безвременно покинул нас.
Коля Этимелин, мой сосед по каюте на «Ташкенте», тоже не вписывался в систему. — Нет, по службе у него всё было очень хорошо, его ценили сослуживцы и начальники, но на свою беду он имел аналитический склад ума, следствием которого был скептический взгляд на нашу действительность. Моё «диссидентство» в большой степени окрепло под влиянием общения с ним — на берег нас спускали крайне редко, в поглощении «шила» мы знали меру, потому оставалось достаточно времени для бесед на темы внутренней и внешней политики, жизни советского народа и руководящей роли партии. Коля меня поддержал, когда я решил порвать с ППР, но для себя он наметил иной путь, которым и шёл в дальнейшем. — Он поступил на педфакультет ВПА, решив посвятить себя преподаванию. По окончании академии был направлен в «Дзержинку», где вскоре защитил диссертацию. И всё было хорошо поначалу, но грянула перестройка, а мой друг, аналитик и скептик и к тому же прямой и честный человек, не скрывал своего отношения к шараханьям руководства страны из стороны в сторону, подрыву социалистических основ, пробовал во время лекций, занятий и партсобраний критически подойти к оценке происходящего, разобраться, к чему идут Союз и КПСС. Все его поиски привели к команде сверху «пересмотреть» диссертацию — она была при этом «пересмотре» признана чуть ли не антисоветской, — а затем и отстранению от преподавания. В общем, под благовидным предлогом Коля был принужден к подаче рапорта об увольнении из ВС. Оказавшись на «гражданке», Коля не пропал, но дорогу по жизни пробивал с трудностями. — Почти «белобилетник» кандидат исторических наук 10 лет работал простым учителем истории, классным руководителем в одной из средних школ Ленинграда-Санкт-Петербурга. Работал успешно — коллеги ценили, а ученики его любили, выпускники из его класса не забывали его и после школы. По истечении этого десятилетия о Коле вспомнили — он был приглашён преподавать в Высшую школу милиции, где быстро дошёл до должности, аналогичной начальнику кафедры ВВМУЗа, ему присвоили звание полковника милиции — он позже нам представлялся: капитан 2 ранга, полковник милиции. Менты — и слушатели, и начальники — Колю уважали и ценили за глубину знаний, умение их преподать, за человеческие качества и характер. С достижением предельного возраста службы в МВД, он продолжил преподавательскую деятельность сначала в т. н. Институте Гавриила Попова, позже — в Академии Гражданской авиации. Работая в ВУЗах, он помог многим из наших однокурсников организовать учёбу отпрысков, подчас вопреки непониманию последних необходимости в высшем образовании. Коля был достойным, весёлым, порядочным человеком и наши «питерцы» не забудут, как он собрал однажды нас в День Флота на своей даче и мы смогли вспомнить нашу беззаботную юность, наше курсантское братство. Очень жаль, что его сердце, подорванное в жизненных передрягах, так быстро остановилось.
Необычно сложилась жизнь и у Сергея Ляпустина. Впрочем, служебная биография его была достаточно ровной — служил на килекторах и кабелеукладчиках ТОФ, служба была нелёгкая, сопряжённая с выполнением экипажами подчас тяжёлых физических работ, в сложных метеоусловиях, нередко по много месяцев вдали от дома, но без заходов в иностранные порты и сопутствующих моральных и материальных вознаграждений. Одним словом, пахота. И отпахал её Сергей достойно, с полной отдачей сил. После увольнения из ВС в связи с изменением отношения государства к политработникам Сергей, как и немалая часть наших, поступил на службу во Владивостокскую таможню. Там-то и пригодилось его давнее увлечение коллекционированием предметов старины, искусства. — Сергея начали всё чаще привлекать к экспертизам перевозимых через границу произведений искусства и антиквариата. Знание предмета плюс самообразование быстро сделали его незаменимым специалистом. Узнали о Сергее и в местных СМИ — нередкими стали в них ссылки на мнение авторитетного знатока картин, скульптуры Ляпустина С. Н., интервью с ним. Многим из наших выпускников запомнились интереснейшие телепередачи Приморского ТВ об искусстве с участием Сергея.
Мой рассказ был бы неполон без повествования о Боре Давидюке. Ещё в училище Боря славился множеством неординарных поступков, подчас на грани фола, романтическими подвигами, своими меткими, вошедшими в курсантский оборот, словечками и характеристиками как курсантов, так и преподавателей и командиров. Надев офицерские погоны, он не сильно в этом смысле изменился — о Боре ходило множество россказней, достоверность части которых из его «техасского» периода я могу подтвердить. Но никто, как Боря, не мог так организовать встречу однокашников! — Помнится, прибыв в «ссылку» в Тихоокеанский ДОФ, через несколько дней встретил я там Борю. Он, выслушав отчёт о моих злоключениях, сказал, что продолжит поднимать мой жизненный тонус вслед за Чертополохом и др. собратьями, упоминавшимися ранее. И как он его поднял! — Три мешка крабовых клешней, раздобытых им в соседнем рыбколхозе, и столько же ящиков пива (и не только) на Бориной квартире — компания одноклассников боролась с ними почти всю ночь. Были и др., не менее яркие «симпозиумы», организуемые им. Не всем начальникам нравились Борин независимый характер, его нежелание следовать догмам и неписанным правилам, тесное общение с командирами, тем более что Боря периодически давал повод обвинить его в каких-то служебных упущениях, но он не был карьеристом, выслуживаться не считал нужным и стойко переносил тяготы и лишения службы и нелюбовь начальства. На продвижении по служебной лестнице это, конечно, сказывалось, но не катастрофично. — Замполит СКР пр. 159, секретарь парткома на БПК пр. 1134Б «Таллин», замполит Сахалино-Курильского гидрографического района — основные ступени его службы. На Сахалине и Курилах, вдали от высокого начальства, на обширнейшем просторе Боря нашёл себя — его уважали сослуживцы, основная масса которых были простые работяги, с ними же он преодолевал последствия развала Союза и начало новой жизни на «гражданке» и в новой стране. Гидрографы из списанных и отремонтированных судов и барж создали группу по добыче ГСМ с мест базирования ушедших Армии и Погранвойск — на постах и погранзаставах осталось неимоверное количество бочек и пр. резервуаров с ГСМ, эвакуацией которых и занималась эта группа. Подчас приходилось проявлять смекалку и большую смелость, что бы, подойдя к необорудованному побережью, с огромной высоты прибрежных скал принять эти бочки. Но риск того стоил и через непродолжительное время, наладив каналы сбыта, бывшие гидрографы начали получать за свою тяжёлую работу приличное вознаграждение. Поскольку Боря был одним из организаторов этого процесса, его благосостояние, вопреки всё более надвигающейся на Сахалин и Курилы нищете, не только не упало, но и всерьёз возросло. Позже, по мере иссякания наследия Союза, Боря перешёл на штурманскую службу на сейнера, добывал рыбу, краба, прочие морепродукты и, насколько мне известно, продолжает вполне успешно морячить, намертво связав свою жизнь с «задворками Империи».
Жизнь и служба моих одноклассников-тихоокеанцев Сани Секерина, Сани Дерюгина, других, не упомянутых здесь однокурсников, с которыми мне доводилось пересекаться во время службы, была, может быть, не столь драматична и полна событий, но, повторюсь, тоже была достойна и направлена прежде всего на защиту интересов Родины и они ничем не уронили звания и чести выпускника КВВМПУ.
08.02.2016.
