Самое большое разочарование получаешь, когда соприкасаешься с тем, что виделось идеальным и даже недостижимым.
С первого курса я хотел попасть в карауле на пост номер один ‒ у Знамени училища. Но туда почему-то ставили других, и мне чаще всего доставался пост в подвале склада кафедры боевых средств флота. В дальнем конце подвала чернела металлическая дверь в сам склад с наклеенной на нее пластилиновой печатью, но я ни разу не видел, чтобы она открывалась. Торпед, мин и ракет в разрезах и без них и так хватало в учебных аудиториях. На стенах подвала висели мрачные черно-белые фотографии подводных лодок и кораблей, идущих чаще всего по штормовому морю, а все пространство между ними было исписано пошлыми стишками и автографами моих предшественников из всех выпусков.
И вот однажды на втором курсе я увидел свою фамилию в списке караула не на третьем посту, в подвале, а на первом. Мое самомнение сразу взлетело на недосягаемую высоту. С утра мне должен был отдать честь адмирал, начальник училища. На самом деле он, конечно, отдавал честь Знамени, но со стороны выглядело так, будто он приветствовал курсанта на посту.
За пару дней до этого наш взвод чистил картошку. Требовалось заполнить доверху чугунную ванну, самую обычную ванну, что стояла в любой хрущевке. Судя по грязи, налипшей на каждую картофелину и намертво на ней засохшей, ее собирали в дождь, и потому больше времени уходило не на работу ножом, а на обдирание жирной черноземной грязи. Я не заметил, как занес грязь в левый глаз. Наутро он раскраснелся, но я как-то не придал этому значению.
На следующий день я заступил в караул с уже поплывшим глазом, но вместо того, чтобы пойти в санчасть, просто протирал его платком. Мне не верилось, что удача с постом номер один вновь когда-нибудь повернется ко мне.
Если на обычном посту стояли по четыре часа, то у Знамени ‒ по два. И это правильно. Попробуйте без движения отстоять два часа кряду по стойке «смирно» и я посмотрю на вас после этого.
А я стоял с автоматом за спиной. К нему был пристегнут штык-нож с коричневой эбонитовой ручкой. За моей спиной в полстены был нарисован флаг Военно-морского флота, но большая его часть была скрыта часовым и Знаменем училища, и тот, кто входил через парадную дверь, видел только огромный орден Красного Знамени на его левой части. Само Знамя стояло под колпаком из плексигласа на деревянной тумбе алого цвета, которую на фасаде украшал ярко-желтый якорь со звездой посередине. Справа от меня стояли еще какие-то знамена, видимо, полученные от приезжих начальников из Москвы, а на стене висели два металлических знака размером с поднос за достижение чего-то значимого.
Мне выпала смена с восьми до десяти. Адмирал уже пришел и отдал честь не мне. Оставалось одно: тупо смотреть на парадную дверь, выходящую на улицу, и на поставленные у левой стены зенитную ракету и глубинную бомбу. Зенитной ракете явно не хватило высоты потолка, и она нависала под углом над глубинной бомбой, которую не знающий морское вооружение человек вполне мог принять за черный винный бочонок, прихваченный по кругу двумя белыми ремнями к платформе с колесиками.
Руке в белой перчатке так и подмывало вытянуть из кармана платок и отереть намертво заплывший левый глаз, но этого нельзя было делать ни по уставу, ни по всяким прочим инструкциям. Правый глаз тоже начинал предательски пощипывать. Я поморгал им, но стало только хуже. Он заныл так, что хотелось подпрыгнуть.
В эту минуту неожиданно слева от меня простучали ботинки по лестнице. Черный китель дежурного по училищу молнией пронесся к парадной двери и исчез за ней. Я еще раз сморгнул правым глазом и наконец-то рассмотрел не только китель. С улицы вернулся весь дежурный, невысокий капитан 2 ранга с кафедры боевых средств флота. Черная кобура пистолета на его боку смотрелась внушительно. Он встал спиной к зенитной ракете и замер по стойке «смирно». Это было настолько странно, что я сморгнул правым глазом еще раз, чтобы убрать мутнинку и рассмотреть, зачем он это сделал. В левом была плотная пелена добротного снежного бурана.
По лестнице простучали еще более быстрые шаги, чем у дежурного.
Я с удивлением увидел появившийся из-за перил адмиральский погон. Начальник училища прошел на середину холла, стал лицом к двери, а значит, спиной ко мне, поправил на голове и без того неплохо сидевшую фуражку и вдруг по-курсантски бодро крикнул:
‒ Училище, смирно!
Дежурный стал на несколько сантиметров выше, а у самого адмирала плечи уехали назад. Я сморгнул правым глазом еще раз и наконец-то разглядел вошедшего с улицы рослого щекастого адмирала в тужурке с тремя «мухами» на погоне.
Начальник училища прокричал какой-то доклад, но трехзвездного адмирала он как-то не заинтересовал. Он поздоровался со встречавшими, обвел взглядом холл с надраенными до зеркального блеска полами и похвалил себя:
‒ Я же говорил, будет лучше, если эти знаки перевесить налево.
‒ Так точно! ‒ вроде бы и вправду превратившись в простого курсанта, с молодецкой бодростью ответил начальник.
‒ Молодцы, ‒ на мое горе, никак не уходил из холла большой начальник. ‒ И барьер перед постом правильно поставили. Не то что раньше.
Что было раньше, я не знал, потому что в первый раз в жизни стоял у Знамени, а в обычные дни курсанты сюда вообще не заглядывали.
‒ А почему на посту одноглазый курсант? ‒ неожиданно спросил трехзвездный адмирал, и мое сердце попыталось выскочить из горла.
‒ Как одноглазый? ‒ не понял начальник училища.
‒ А сами посмотрите. У него левый глаз закрыт и чем-то заплыл.
Видимо, адмирал так давно был большим начальником, что умел находить недостатки во всем что угодно.
Скорее всего, ему хотелось спросить у меня про глаз, но мне, часовому, имел право задавать вопросы только разводящий. И больше никто на всем земном шаре.
‒ Вызовите разводящего! ‒ не оборачиваясь, крикнул начальник училища, и по лестнице раздались торопливые маленькие шажки дежурного.
Трехзвездный большой начальник упрямо смотрел на меня, словно хотел на всю жизнь запомнить мое неуставное лицо.
‒ Конъюнктивит! ‒ вдруг осенило его. ‒ Как вы считаете? ‒ все так же не оборачиваясь, спросил он у начальника училища.
‒ Так точно! Конъюнктивит.
‒ В санчасть его. Срочно. Конъюнктивит ‒ это заразная болезнь. Как грипп.
Он еще что-то сказал умное и вроде бы даже медицинское, но грохот курсантских ботинок перекрыл его негромкую речь. Перед двумя адмиралами по стойке «смирно» статуей застыл усатый разводящий с деревянной коробкой на боку и автоматом за спиной. В коробке хранились образцы печатей на дверях, но сейчас она выглядела лишней.
‒ Товарищ старшина первой статьи, ‒ четко выговаривая каждое слово, произнес трехзвездный адмирал, ‒ почему вы допустили на пост номер один больного курсанта?
‒ Не могу знать, ‒ по-военному безошибочно ответил разводящий.
‒ Ну так узнайте. Смените товарища курсанта с поста и отправьте в санчасть. Родине нужны здоровые лейтенанты.
‒ Есть, сменить! ‒ крикнул разводящий. ‒ Разрешите идти?
‒ Вы уже вообще должны быть в караульном помещении, ‒ нравоучительно сказал трехзвездный адмирал.
Я еще раз сморгнул и только тут рассмотрел, что это был главный политработник всего флота адмирал Гришанов. Орденских планок на его груди были рядов на пять больше, чем у начальника училища, а на лацкане тужурки отсвечивал алой эмалью значок-флажок депутата Верховного Совета страны. Его кабинет был в самой Москве.
Утратив ко мне интерес, он повернулся и пошел по лестнице вверх. Начальник училища и маленький дежурный поспешили за ним.
‒ Глубинную бомбу из холла убери, ‒ на ходу недовольно пробурчал трехзвездный адмирал. ‒ На мусорный бак похожа. И это… Что у тебя какой-то коротышка стоит у Знамени? На первый пост ставь только высоких курсантов. Пост у Знамени ‒ это знаковое место…
Меня сменили через несколько минут, а уже через полчаса в санчасти промывали левый глаз. Я думал, что на этом все и закончится, но, видимо, то, что меня направил в санчасть лично трехзвездый адмирал, главный политработник флота, так напугало медиков, что я пробыл в санчасти неделю.
Больше никогда меня не ставили на пост номер один. Поэтому я до сих пор помню наизусть почти все стихи со стен подвала поста номер три.
