В жизни каждого офицера, которого служба изрядно помотала по разным местам, есть немало незабываемых моментов. Жаль только, что не каждый находит время, возможности и желание о них рассказать. Много интересного так и остается неизвестным. Зато у Михаила Слинкина, нашего старого доброго автора, это получается хорошо — постоянные чигатели журнала должны помнить его имя по увлекательным материалам о службе в Афганистане, где он, как и его отец (он тоже нам писал), служил в качестве военного переводчика. Впрочем,если представить себе, как много Михаилу довелось поскитаться по разным краям, нет ничего удивительного в том, что у него еще есть вдохновение, и надеемся, его надолго хватит, чего ему от всей души и пожелаем, А сегодня мы представляем читателю его воспоминания о морском походе, которые, на наш взгляд, изложены столь же непринужденно и интересно.
ВЫХОД ИЗ «БАМУТСКОГО ТРЕУГОЛЬНИКА»
В начале 1984 гола я служил хотя и во флотской части, но на берегу. Более того, за сотни километров от ближайшего моря в северных предгорьях Кавказа, где наш гарнизон и его окрестности величали по названию ближайшего чеченского села «бамутским треугольником», с рол ни с он кучному Бермудскому, пожалуй, только по дурной славе, холившей о нем.Прервать монотонную череду будней в забытом богом, но отнюдь не дотошными начальниками отдаленном гарнизоне, помимо ежегодного отпуска» могла лишь длительная командировка на корабли, решавшие задачи боевой службы. Когда такие походы еще только планировались, от желающих участвовать в них уже не было отбоя» а назначение в группу» убывающую в море, воспринималось как самое желанное поощрение, В 1984 году подошла и моя очередь быть отмеченным командованием поощрительной командировкой в Индийский океан.
Состав нашей группы определили в десять человек: два офицера и восемь матросов. Старшим назначили Андрея К, такого же младшего офицера, как и я, но из другой части гарнизона. С ним мы и отбирали необходимых специалистов, готовили аппаратуру; проходили всяческие комиссии.
В начале марта прибыли в Севастополь. Сдав на хранение упакованную в девять ящиков аппаратуру, пристроив на временное довольствие наших матросов, направились к начальникам получать ценные указания. Получили: «В Индийский океан идете на эсминце проекта 56-А, корабль стоит в Севастопольской бухте на бочке, посадка завтра баркасом, быть на Минной стенке в 8.00 с документами, аппаратурой и личным и вещами…
НЕМАЯ СЦЕНА В КАЮТ—КОМПАНИИ
Недоразумения с этим эсминцем начались еще до попадания на него — несколько часов пришлось сидеть на причале в ожидании пока нас заберут. И наконсц, грузимся на катер и идем на внутренний рейд Севастопольской бухты (ходу-то всего пять минут). На эсминец поднимаемся по шаткому трапу, спущенному по правому борту и ясно осознаем, что девять наших громоздких ящиков, каждый из которых матросы таскают в четвером, поднять по нему нет никакой возможности. Встречающий нас старший лейтенант из радиотехнической службы корабля зовет боцмана, и указывая на загруженный баркас, спрашивает:
— Что скажешь?
-Да поднимем сейчас имеете с ящиками, а разгрузим после обеда. — отвечает боиман. Валяй, а я покажу гостям корабль и отведу в кают-компанию, говорит старший.
В кают-компании маленькая заминка — нет командира корабля и старпома. Ждем некоторое время, потом офицеры все же рассаживаются за столом. Садимся и мы. Минут через пять вестовые разносят первое, кто-то желает приятного аппетита, и присутствующие начинают есть. Следую их примеру, хотя и не понимаю, почему здесь дозволяются такие вольности. Еще одна странность — отчетливо ощушается работа машин, кажется, корабль дал ход, но достоверно убедиться в этом не могу так как иллюминаторы расположены высоко и в них ничего, кроме неба, не видно. Появляется офицер в звании капитана 2 ранга и уверенно усажикается в командирское кресло во главе стола.
Еше раз кидаю взгляд на иллюминатор и с нарастающим беспокойством наблюдаю, как за ним в направлении снизу вверх сначала появляются наши зеленые ящики, затем баркас, с бортов которого стекают серебряные струйки, заметно отклоняясь в сторону кормы. Идем, значит. Неожиданно один из тросов подъемного устройства проскальзывает, мерное движение баркаса вверх приостанавливается, а сам он, скособочившись, повисает неподвижно, так и не дотянув до того положения, когда шлюпбалки можно заваливать. Вилка чуть было не выпадает у меня из руки. Если ящики ухнут в воду, наш поход закончится, так и не начавшись: без аппаратуры нам в Индийском океане делать нечего. Командир перехватывает мои оцепенелый ВЗГЛЯД И тоже смотрит в иллюминатор. В полной тишине на тарелку со звоном все же падает вилка -не моя, а его. Вслед за ее звонким дзиньканьем раздается оглушительный рев:
— Боцмана! Боцмана ко мне, нашу так…
Выскакиваем с Андреем из-за стола, выдавая этим, что и мы причастны к да иному безобразию, и бежим на палубу. Здесь пытаются завалить шлюпбалки с криво висяшим баркасом, нелицеприятно выражаясь по поводу командированных бестолочей, не предупредивших о том, что ящики тяжелые (хотя сами же их грузили). Корабль уже прошел створ мола, защищающего от волн Севастопольскую бухту. Помочь мы ничем не можем, так и стоим без вины виноватыми наблюдателями, пока боцману не удается с помощью многократно повторяющихся напоминаний матросам об их матерях и манипуляций с подъемными устройствами выровнять баркас и установить его на штатное место.
«ЗАБОТЛИВЫЙ» ШТУРМАН
Ближе к полуночи понимаем, что возвращаться в Севастополь эсминец не будет и нам надо бы где-то приклонить головы, желательно на подушки. Опекающий нас старлсй, порядком утомившийся от затянувшегося общения, принимает наконец самостоятельное решение по нашему устройству на ночлег и ведет по пустынным коридорам в одну из кают.
Забираюсь на предложенную мне верхнюю койку, Андрей оккупирует нижнюю. Под мерное покачинание засыпаю сразу же.
— Вставай! — кто-то грубо теребит за плечо. Открываю глаза и смотрю на часы: начало первого ночи.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Поднимайся, это моя койка, — равнодушно говорит офицер, расстегивая на себе китель.
— А мне куда? — спрашиваю.
А я почем знаю? — отвечает подавляя зевоту. Ну хорошо, сейчас отведу, соглашается с таким видом, словно делает мне величайшее одолжение.
Вновь шагаю по каким-то коридорам. Тусклый свет корабельных светильников позволяет опознать в офицере штурмана. Другая каюта.
— Здесь, — указывает штурман на свободную койку,
Снимаю только ботинки и китель, понимая, что на корабле с такими представлениями о флотских традициях могут за ночь поднять не раз, и заваливаюсь поверх одеяла в брюках. Просыпаюсь, однако, сам, уже утром. Посреди каюты в кресле, вытянув ноги, дремлет незнакомый офицер, очепилно, хозяин койки. Встаю, надеваю китель. Офицер открывает глаза. Говорю ему:
Ты извини! Меня ваш штурман сюда определил.
— Все ясно. Штурман у нас известный… —делает паузу, но так и не произносит, чем же известен у них штурман.
После возвращения в Севастополь по вопросам, связанным с пребыванием на корабле, общаемся со старпомом. Недолгий разговор оставлякет ощущение вины уже только за то, что мы посмели здесь появиться. После преставления командиру это ощущение усиливается…
Каюту нам выделили, восьмиместную. Делим ее с катерниками, которых эсминец должен доставить на архипелаг Дахлак в Красном море. Определили и помещение для работы — запасной штурманский пост размером полтора на полтора метра в одной из мачт-башен,
НАВИГАЦИОННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
В море убываем прозрачным мартовским утром. Менее чем через сутки мы уже у турецких берегов и с рассветом начинаем прохождение Черноморские проливов. С палубы всех гонят вниз. Оставляют только нескольких вооруженных табельным оружием офицеров: не отстреливаться от недругов. а не допустить, чтобы кто-то из своих сбежал к ним, сиганув с борта в холодную воду Босфора…
Когда втягиваемся в Дарданеллы, профессиональный интерес заставляет нас подняться и запасной штурманский пост: на азиатском берегу расположен один из пунктов базирования военно-морских сил Турции. Снимаем его, хотя воздух и недостаточно прозрачен для получения качественных снимков.
Прямо по курсу идет то ли танкер, то ли сухогруз. Вот он сместился немного влево, сейчас и мы довернем, ведь нам по пути в Эгейское море, значит, следовать в проливе суждено друг за дружкой, караваном. Но почему-то никто не спешит перегадывать руль лево на борт. Нас, по большому счету, это не волнует: в ходовой рубке достаточно ответственных лиц, чья специальность ~ судовождение.
Из-за этой-то убежденности все, что происходит потом, скорее удивляет нас, чем пугает: несущий полный боезапас корабль вдруг начинает скакать как строптивая лошадка, взбрыкивая кормой. Корпус трясет все ощутимее, и ход резко замедляется. Ухватившись, чтобы не упасть, за ограждение мостика, оборачиваемся с Андреем назад: за кормой кильватерный след не привычного белою цвета, а желто-бурый от перемолотого винтами грунта. Через несколько секунд тряска немного уменьшается, видимо, машины застопорили, корабль двигается вперед только но инерции, заметно отклоняя нос влево, в сторону центра пролива это рулевой, похоже, все же переложил руль. Завороженно смотрим на догнавшую нас сопутную но волну. Пот она приподнимает корму, и в этот момент винты вновь начинают вращаться, и корабль медленно уходит с мелководья туда, где под килем есть желанные семь футов. Только сейчас замечаем, что с правого борта берег совсем близко, рукой подать, отчетливо различается даже жиденькая весенняя травка вперемешку с клочьями сухой, прошлогодней.
Молчим, ощущая только одно чувство — стыд. Как же так, при отличной видимости в проливе, где плавание в навигационном отношении не представляет опасностей, чуть не налетели на берег пропахали винтами дно и выбрались с мелководья лишь случайно, благодаря сопутной волне.
Даже во внутренних помещениях чувствуется, что корабль двигается как-то странно корму мерно подкидывает. В Эгейском море становимся на якорь. Спускают водолаза. После его доклада командиру на корабле перестают улыбаться: винты повреждены, надо возвращаться в Севастополь, Но стоять нам в этой точке до тех пор, пока С турецкими властями не будут согласованы формальности по обратному прохождению Черноморских проливов.
Маемся без дела. Ранней весной Эгейское море погодой не радует. Из серой мглы время от времени появляются не очень-то ладящие между собой союзники по НАТО: то подойдет убедитьсн в том, что мы все еще болтаемся на якоре, греческий фрегат под сине-белым полосатым флагом. то явятся поглядеть на нас турки на эсминце под красным с белым полумесяцем и звездой полотнищем.
Через две недели вынужденного стояния в северной части Эгейского моря начинаем прохождение пролива в обратном направлении. Чем ближе Севастополь, тем мрачнее становятся корабельные офицеры. То, что головы полетят, ясно всем, но по кому еще, кроме явных «фаворитов» — командира и штурмана, пройдется карающим мечом командование флота — это вопрос открытый.
Встречали эсминец, понятное дело, без оркестра…
НАКОНЕЦ МЫ НА «ПРАВИЛЬНОМ» КОРАБЛЕ…
4 мая, когда эсминец был отремонтирован, повторно выхолим в морс на нем же, но уже с новым командиром. Нет на борту и прежнего штурмана. Обстановка в кают-компании, да и на корабле в целом, совершенно иная. Шумят и выражаются временами только боцман, должность у него такая, да старпом, отношения с которым как не заладились с самого начала, так и продолжают оставаться весьма прохладными. Черноморские проливы пробегаем без происшествий, не говоря уже о практически лишенном навигационных опасностей Эгейском море.
В Средиземном море получаем указание пересесть на гидрографическое судно * Маршал Геловани» и на нем
следовать в Индийский океан. Наученные горьким опытом, морально готовы к трудным переговорам по вопросам размещения. Но ничего подобного не происходит. Старпом вежливо предлагает места в каютах, а потом еще и интересуется, устраивают ли они нас. Конечно, устриинают. и главным образом не потому, что условия весьма приличные, все с иголочки, новое, а потому, что отношение к нам не как к варягам и нахлебникам, а как к своим, флотским, не из праздного любопытства следующим в Индийский океан.
Вечером, покуривая на юте, запросто общаемся со старпомом.
Узнаем, что гидрограф, построенный на польской верфи, совершает переход к месту базирования на Дальний Восток. Пока нам по пути.
На следующий день за мной посылает командир. Иду к нему в каюту в сопровождении мичмана, гадая, на что такая честь. Все объясняется просто: старпому я сболтнул о том, что образование у меня филологическое, тот и предложил командиру кандидата для ведения переговоров со службами Порт-Саида и арабскими лоцманами о проохождении Суэцкого канала.
Командир интересуется, какими языками владею. Отвечаю: Персидским и дари.
— А как с английским?
С этим у меня нелады, — признаюсь честно, чем озадачиваю командира, решившего было, что вопрос с переводчиком уже благополучно разрешился.
— Жаль… — Командир задумывается и помедлив минуту, говорит: — Но, кроме вас, на корабле никто, даже мало-мальски, английского не знает»
Что делать?
Меня привлекать, киваю утвердительно и загодя оговариваю спои права. Только за огрехи не обессудьте, с этим языком никогда не работал.
— Да кто ж вас сулить-то будет, — радостно соглашается командир, не мы точно, никто ни бельмеса в английском не смыслит, а арабы… арабы пусть лучше русский учат, а то подзабыли с тех пор, как Насера не стало!
Иду в каюту, лезу в чемодан. Чего только в нем нет. Книг, справочников и словарей я набрал с избытком, благо не самолетом летим, за лишний вес никто не спросит. Отыскиваю англо-русски и военно-морской разговорник и начнаю штудировать самое необходимое для радиопереговоров с Порт-Саидом.
«ВОТ ТЕБЕ, КАМАРАДО, ФИР БОМБИМО!»
Прохождение Суэц кого ка нала началось вечером 9 мая. До этого некоторое время дожидались лоцмана на внешнем рейде, а потом с его помощью зашли в акваторию порта.
Бесцеремонность, с которой ведут себя египтяне, просто поразительная. Не просят, а требуют презенты — шоколад, сливочное масло, сыр, консервы, водку, вино и сигареты. Встретив непонимание, обижаются, проявляя при этом немалые актерские способности, и используют нехитрые приемы шантажа: угрожают покинуть судно, протестуют против «неудовлетворительных условий размещения, «плохого питания» и цепляются за любой предлог для скандала. Объяснить все это только особенностями южного темперамента и крайней бедностью населения невоможно. Есть видимо, и какая-то своя, корпоративная склонность к попрошайничеству у сотрудников компании Суэцкого какала.
Кроме тех, кто действительно должен присутствовать на судне для его подготовки к прохождению канала, на борт нагло лезут всякие темные личности, тоже за дармовщинкой, просят и готовы брать канаты, брезент и любое железо, не говоря уже о качественных советских продуктах и, надо признать, не столь уж хороших табачных изделиях. Боремся с ними как можем, отлавливаем и выдворяем на катера и лодки, на которых они подходят к борту. Но некоторые прорываются даже на мостик. Один из них, весьма упитанный и с виду отнюдь не бедствующий то ли полицейский, то ли охранник, с классическим армейским «Кольтом М1211» в открытой кобуре, вальяжно поднимается в ходовую рубку и, дергая командира на рукав, напоминает о презенте. Командир, беседующий в это время с одним из офицеров, оборачивается и, чтобы отвязаться от очередного назойливого просителя, достает из кармана заранее приготовленную шоколадку, подает ему и пытается продолжить прерванный разговор. Египтянин недоволен, надувается как пузырь и обиженно на немыслимой смеси английского, немецкого и итальянекого обьясняет, что он заботливый отец четверых детей:
Кэп! Фир бомби но.
Лицо командира, прежде державшегося весьма выдержанно, багровеет, по-видимому, достали окончательно. Он медленно поворачивается и зловеще переспрашивает, не прибаая к услугам переводчика:
— Фир бомбимо?!
Ес, ес, утвердительно кивает египтянин, одной рукой демонстрируя шоколадку и растопыривая при этом четыре пальца на другой руке.
Командир забирает шоколадку и, положив ее на ладонь левой руки, ребром правой энергично рубит сначала вдоль, потом поперек на четыре условные части и отдает многолетному просителю:
Вот тебе, камрадо, фир бомби-но!!!
Командира можно понять. До этого эпизода мы с ним битый час терпеливо объясняли какому-то чиновнику в гражданском костюме, державшемуся с поенной выправкой и потому больше походившему на представителя какой-то из спецслужб, что корабль наш хотя и называется гидрографическим судном, но ходит-то под флагом вспмогательного флота ВМФ великой державы СССР, а потому досмотру не подлежит. К нашему удивлению он отказался даже от богатых презентов, предлагая которые, мы пытались отвязаться от него, косвенно подтвердив этим, что к попрошайкам компании Суэцкого канала он никакого отношения не имеет. Уж очень хотелось этому хлыщу добиться нашего согласия на досмотр. На его бесконечные и нудные экивоки на то, что судно окрашено в белый цвет,команда гражданская, на борту есть даже женщины, а вооружения нет, поэтому он имеет право осмотреть его, мы так же нудно объясняли, что командование корабля прел ставлено военно-морскими офицерами, судно вспомогательное, а не боевое и потомуне нуждается в шаровой окраске бортов и надстроек, а установочные места для корабельной артиллерии на военное время предусмотрены. Последнее его заинтересовало. Показали барбеты для орудий, наотрез отказав в возможности осматривать что-либо еще, и наконец-то отравили его восвояси.
Еще одна головная боль — прожектористы. Укрепили на носу судна свое ночное светило и, не поблагодарив лаже за предложенную еду, ведут себя на боргу как дома: достали кальян, набили его какой-то дрянью, явно не обычным фруктовым табаком, сделали по очереди несколько затяжек, после чего глаза у всех остекленели, и начали веселиться, похохатывая неизвестно нал чем.
УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОГО
Наконец, занимаем свое место в каранане и начинаем движение. Слава богу, непрошеные гости больше на судно не лезут. Лоцманы время от времени меняются, каждому из них отведен свой участок.
Третий по счету лоцман поднимается на борт ночью. Пристально осматривает предназначенную ему каюту и для начала (подчеркивая для начала) требует вареных яиц, сыру и кофе, а также водки или, на хулой конец, шампанского. Разговаривая с ним. явственно ощущаю запах перегара. Говорю об этом командиру. Тот дает указание обеспечить лоцмана всем необхолимым, исключить спиртное. Обнаружив отсутствие оного, лоцман тут же закатывает скандал по поводу предоставленной каюты, которая сначала ему даже очень понравилась. Кричит, что он командовал подводной лодкой, имеет звание капитана, а его отеи — бывший командующий ВМС Египта, и потому он, лоцман то есть, должен размещаться в каюте офицерского состава!
Но не на того напал. Командир хорошо представляет, что будет с лоцманом, если он еще «добавит» и как после этого будет вести корабль… Уже обретенный опыт общения с сотрудниками канала научил командира тому, что жесткие решения воспринимаются ими в конце концов с пониманием, а любые сюсюканья ни к чему доброму не приводят. Он решает так: пусть лоцман отдыхает и первой предложенной каюте, офицерской, к стати, и только утром, при условии надлежащего выполнения своей миссии, получит стакан водки, закуску к ней и пол кил о высоко ценящегося у местного населения советского сливочного масла в качестве презента. Так оно все впоследствии и было.
О ВОСТОК, НЕТ СЛОВ…
10 мая в 17.30 завершаем прохождение канала и выходим в Суэцкий залив. Он неожиданно встречает относительной прохладой. Но свежо только в тени. Сочетание не из приятных: то подсушиваешься, то обливаешься потом на солнце, город Суэц, вытянувшийся вдоль побережья залива, издалека впечатления не производит белые домишки в несколько этажей, набережная с игрушечными машинками, кое-где пальмы и минареты. Но на горизонте великолепные горы. Сожалею о том, что нет с собой цветных фотопленок. В целом доминируют два цвета ярко-голубой и насыщенно-желтый. Впрочем, сами горы коричневые с голубым отливом,
Ночью, покуривая на юте, наблюдаем для большинства невиданную прежде картину. Вокруг расстилаются совершенно черные воды пол куполом такого же черного звездного неба, как будто взятого из иллюстрации к «Тысяче и одной ночи». Лишь мерцаюший горизонт окрашен в теплые закатные тона разлившимися по нему красными и желтыми огнями сжигают газ на нефтепромыслах, его запах временами тяжело наваливается на судно. Вот он, Ближний Восток, —древний и молодой…
Красное море прошли быстро, даже не успели в полной мере насладиться великолепными бытовыми условиями на судне кондиционированный воздух во всех помещениях, ковровые покрытия в каютах, в любое время душ, сауна, свежие постельные принадлежности и пледы, не говоря уже о прекрасном питании. На стол с четырьмя столовыми приборами первое подается в фаянсовой супнице, второе разносят официантки. Еще бы недельку такого шика! Но «Маршалу Геловани» надо двигаться дальше, на Далекий Восток, наша цель тоже Восток, но Средний. Поэтому 14 мая в южной части Красного моря с сожалением покидаем это гостеприимное судно.
В «ПЛЕНУ» У ОСТРОВА ЦИКЛОПОВ
Пересадка прошла на редкость спокойно, без каких-либо осложнений, чему способствовала и погода ни ветерка, море гладкое, как зеркало. На горизонте Африка. Остров архипелага Дахлак, к которому шли на буксире, тоже выглядит совершенно по-африкански: низкое каменное плато покрыто редкой растительностью, главным образом деревьями. Они напоминают грибы на тонкой коричневой ножке, у которых грязно-зеленые шляпки-кроны вытянуты по горизонтали. Береговая линия сильно изрезана, торчат камни. Море буквально кишит рыбой. Под невысокими каменными береговыми отвесами вода временами закипает от гуляющих косяков. Вдали от берега охотятся тунцы, высоко выпрыгивая из воды. А у пирса, к которому причялил наш буксир, стайками ходят полосатые рыбки величиной с ладонь.
Пересели на стоящую у причала плавбазу подвелных лодок. Днем солнце поднимается высоко и стоит почти прямо над головой. Найти тень на падубе невозможно, Воздух влажен, тело постоянно липкое от пота, ветер не освежает. Температура воздуха не опускается ниже тридцати градусов даже ночью, А ведь это только май, самая жара еше впереди.
Вынужденное сидение на архипелаге Дахлак продолжается две недели. 31 мая наконец-то двинулись на восток. На четвертый день пути прошли Баб-эль-Мандебский прошив в обрамлении гористых островов, треугольники которых напоминают зубы акулы, и вышли в Аленский залив. Море спокойное, но даже в покатой волне чувствуется океанская мощь. Ии-под форштевня корабля выпрыгивают по одиночке и стайками летучие рыбы, и летя нал водой, преодолевают значительные расстояния. Не видя взлета и приводнения, вполне можно принять их за маленьких птичек.
В ночь на 4 июня закачало. К утру ветер еще более усилился, и боковая волна начала крепко валять плавбазу. В полдень волны гуляли и по палубе. Некоторым офицерам, собравшимся на обед раньше других, пришлось испытать все прелести неожиданного соленого душа из иллюминаторов кают-компании кто-то забыл их вовремя задраить.
К вечеру качка пошла на убыль. Вышел на палубу и сразу же уяснил причину — подошли к острову Сокотра, укрывшись за ним от ветра и волн. Остров гористый, на склонах и вершинах торчат каменные «пальцы». У побережья бухты, в которой бросили якорь, приютилась деревушка, рялом с ней — пальмовая роща. Приглядевшись, обнаружил необычное для меня явление — песчаные дюны на каменных склонах. Пейзаж сказочный. Припоминаю, что согласно древним преданиям Сокотра острой циклопон.
Снова возникает вопрос: сколько времени нам стоять здесь и когда будет попутный корабль, который доставит нас в район выполнения задачи? А пока как в плену: сидение на месте, беспощадная жара и вынужденное безделье.
АВИАНОСЕЦ—«НЕВИДИМКА»
Наконец, 2 августа, на девяностый день пребывания в морс, очередной раз пересели на другой корабль, Готовимся к переходу в северном направлении.
Каюта, в которой обитаю, завалена пачками простыней, наволочек и жестяными банками с сухарями. Волнует гора постельного белья под подволок, как бы не развалилась при качке. Но есть койка и стол — это главное, жить и работать можно.
7 августа в 20.00 снялись с якоря и потянулись на север, Прогноз погоды неутешительный — по району перехода волнение моря семь баллов. Кораблик наш имеет водоизмещение всего 1.200 тонн, но качает его пока плавно, хотя с достаточно большой амплитудой. Пока мы еще недалеко от острова, но чем дальше в океан, тем сильнее будет качка.
Временами слушаю местные новости. В Пакистане проливные дожди, уничтожены посевы, нарушен график полетов на международных авиалиниях через Карачи, самолеты салятся в Лахоре и Равалпинди. Сейчас эта непогода рядом, она и нам может доставить неприятности. На ирано-иракском фронте без перемен. В Красном море выставлено 152 мины, на которых подрываются торговые суда. Египетское руководство обратилось за помощью в разминировании к США, Великобритании и Франции. В район уже направлены американские вертолеты-тральщики, а у входа в акваторию Красного моря находятся три французских корабля. Правительство Египта призывает не преуменьшать опасность и обеспечить безопасность на маршрутах судоходства, пролегающих через Суэцкий канал. Постановка мин увязывается с ирано-иракской войной и особенно с нападениями на танкеры в Персидском заливе. Не это ли необходимый предлог и приглашение к вмешательству в ирано-иракский конфликт Соединенным Штатам? Американцы уже грозят расстреливать все суда, приближающиеся к их кораблям с северо-западной части Индийского океана ближе чем на пять миль.
Несколько раз облетали визитеры с американского авианосца, который болтается где-то вблизи основного маршрута судоходства в Аравийском морс. Наш интерес к нему не праздный. однако мы его еще не обнаружили, а он о нас уже знает…
13 августа мы уже в Оманском заливе, жмемся к его южному побережью, поэтому работы все еше немного — нам бы лучше продвинуться северо-западнее. Успеваю даже читать. Погода кардинально изменилась. Море спокойное, ветра, нет, жарко, влажность очень высокая, С заходом солнца корабль мокрый, как после дождя: на металле и даже на дереве конденсируется влага. Много летучих рыбок, за которыми охотятся кальмары. Стаями ходит макрель. Наши рыбаки набрасывают лесу пытаясь, добыть ее, но бесполезно. Появились морские змеи — пестрые ленты длиной более полуметра. Они, как поговаривают, в 8—10 раз ядовитее своих сухопутных сестер, но для человека якобы не опасны, так как пасть у них маленькая.
15 августа двинулись на северо-запад залива. Наконец-то есть возможность решать поставленные на поход задачи. Работаем.
БУТЫЛКА ОДИНОЧЕСТВА НА ДВОИХ
В субботу, 18 августа, собрались после бани. Есть такая традиция на этом корабле в просторной кнюте доктора выпить по рюмке и пообщаться офицерской компанией за сигареткой-другой на сон грядущий. Нежданно-негаданно заходит командир, наслышанный конечно же о субботних посиделках, но ранее никогда не тревоживший доктора и иже с ним в это время.
Встаем, приветствуя старшего. Командир жестом разрешает сесть, но сам остается стоять, обводит всех взглядом, останавливает его на мне и кивает; «Пойдем!» Пока поднимаемся к нему п каюту, гадаю, в чем причина приглашения на высочайшую аудиенцию Скорее всего в том, что я в общем-то чужой на корабле, одним словом — прикомандированный, сегодня здесь, завтра там. А удел командира в автономном плавании одиночество. Абсолютная полнота власти зачастую проводит некую грань между обладающим ею офицером — единоначальником и командой, что становится препятствием для общения, сводя все к простеньким схемам: приказал — исполнили, сказал — согласились.
В каюте командир указывает на диван, а сам молча лезет в рундук и выставляет на стол бутылку сухого венгерского вина. Достает два высоких стакана и разливает. Берет стакан, чокается со мной и выпивает его до дна. Следую примеру старшего. Командир предлагает сыграть в шахматы, и не дожидаясь моего согласия, кричит как будто бы в никуда: Шахматы!
Тут же появляется вестовой с шахматной доской под мышкой, раскладывает ее на столе и расставляет фигуры. Недальновидно выигрываю белыми первую партию. Вторую партию тактично свожу вничью, потом опять поддаюсь азарту, выигрываю. Играем с переменным успехом до тех пор, пока командир, честно выиграв три партии подряд, не предлагает: Выйдем на мостик!
Черная душная ночь сразу же влажно обволакивает тело, отдохнувшее от духоты в кондиционированном помещении. Невдалике видны огни какого-то судна, лежащего В дрейфе. Командир подзывает вахтенного офицера:
Идем на огни. — Есть!
МЫ К НИМ СО ВСЕЙ ДУШОЙ, А ОНИ К НАМ — КОРМОЙ!
Подходим к судну Это танкер с освешенной. словно новогодняя елка, кормой, и судя по выведенному на ней порту приписки — западногерманский. — Ближе! — дает указание командир.
У вахтенного в глазах испуг — куда еше ближе, и так расстояние меньше кабельтова. И без бинокля хорошо видно, что на корме танкера выстроились вдоль лееров десятка полтора чистеньких немцев в шортах, светлых рубашечках и белых гольфиках. Все с удочками, видно, решили немного расслабиться после выхода из Персидского залива. Там было не до развлечений: в любой момент можно было либо напороться на мину; либо получить в борт ракету с
иракского штурмовика или иранского катера.
Шпрехен зе дойч? — пытается по громкой связи завязать разговор так и не утоливший жажды общения командир.
В ответ тишина.
Чего это они не шпрехают, языки проглотили? — искренне удивляется вахтенный.
На корме танкера некоторые рыбаки предусмотрительно сматывают лесу, а на мостике включается прожектор и начинает лихорадочно шарить по нашему борту. Но выведенные на нем две заглавные буквы ГС с цифрой через дефис ничего не говорят любопытствующим немцам. Прожектор методично исследует мачты в поисках флага. Но его нет. Нет, конечно, только в понимании педатничных немцев. Вместо развевающегося на ветру полотнища, быстро приходящего в непригодное состояние и требующего частой замены, наш экономный боцман изобрел вечный флаг — на мачте болтается небольшой жестяной прямоугольничек с выведенным на обеих сторонах масляной краской флагом вспомогательного флота. Разобрать на фиолетовом поле маленький бело-голубой с красными звездой, серпом и молотом флаг ВМФ СССР и днем-то трудно — -краски давно выцвели под тропическим солнцем.
Беспокоят немцев и наши загоревшие до черноты моряки, высыпавшие на палубу, сменившись с вахты. По причине жаркого климата им разрешено нести ее на постах, раздевшись до трусов и босиком. После того, как по толпе полуголых матросов, тела которых «украшают» выполненные в традиционном морском стиле татуировки, прохаживается луч прожектора, оказывается, что немцы все же шпрехают. С танкера доносятся какие-то команды, его корма пустеет, а из-под нее вырывается, постепенно увеличиваясь в размерах, белый бурун. Танкер набирает ход и трусливо уходит на юго-восток.
Пижоны! — дает оценку такого поворота событий командир, разочарованно направляясь к трапу, и командует: — Отбой!
Спускаюсь к себе в каюту засыпаю сразу же, как только голова касается полушки…
БОЛЬШОЙ «ШУХЕР»
Будит непрерывный сигнал звонком и команда: «Боевая тревога!» Открываю глаза. Мне казалось, что я только-только прилег, а в иллюминатор уже заглядывает солнце. Слышны беспорядочный топот по палубе и невнятные крики. Надо бежать на посты. Выскакиваю из каюты, карабкаюсь по трапу, из коридора выше доносится:
— Пулемет на мостик, раздать автоматы!
— Арсенал заварен товарищ старший лейтенант!
— Какая сволочь это сделала?!
— Так вы же, как из Владика вышли, сами приказали!
— Сварочный аппарат сюда, быстро!
Чувствую, дело пахнет жареным. Выскакиваю на палубу, осматриваю горизонт; юго-западнее два белых буруна, отбрасываемых высоко поднятым форштевнем катера, на носу которого зловеще поворачивается из стороны в сторону орудийная башня. Андрей бежит на развернутые нами посты ставить задачи морякам, я в каюту за фотоаппаратом, потом снова на палубу. Пытаюсь отыскать лля съемки местечко повыше, все еще не до конца понимая, что же происходит и почему нас ранним утром атакует неопознанный катер. Подняв голову, вижу карабкающегося на мачту боцмана, из-под рубашки которого выглядывает фиолетовый краешек флага вспомогательного флота. Вот он закрепил флаг, полотнище развернулось по ветру Перевожу взгляд на катер. Тот резко снижаетход и начинает циркуляцию, становясь к нам бортом. Снимаю, Сквозь визир фотоаппарата замечаю на мостике катера нескольких человек, взгляды которых устремлены на нас. Один из них высоко поднимает бинокуляр, рассматривая наш, трепещущий на ветру, теперь уже «правильный» флаг.
По бортоному номеру катера и справочнику уточняем с Андреем его принадлежность и название «Аль-Мансур» ВМС Омана собственной персоной. Через несколько минут он мирно уходит восвояси. Отбой боевой тревоге. Однако через некоторое время нал горизонтом появляется черная точка, постепенно увеличивается и с жужжанием делает круг над нами. Фотографирую оманский патрульный самолет «Скайвэн», прилетевший убедиться, что мы не морские разбойники с пиратского берега, о которых еще жива память в этих местах…
На этом «дружеские» визиты не заканчиваются. Уже не с жужжанием, а с низким воем над мачтами несколько раз проносится четырехмоторный Р-3F «Орион» — самолет базовой патрульной авиации ВМС Ирана, прилетевший с северо-запада.
Значит, отметились оба гаранта безопасности Ормузского пролива и Оман, и Иран. Непрерывно снуем с Андреем между нашими постами и мостиком. Как же, на ловца и зверь бежит, хотя для ранних визитеров конечно же зверь это мы. Разуверить их в этом не стремимся. Под занавес на наш кораблик строем уступа выходят два огромных американских эсминца типа *Спрюенс». Издалека опознав в нас советских, красиво перестраиваются в кильватерную колонну и приветствуют, выбрасывая флаги. Отвечаем тем же: теперь уже ни у кого не возникает сомнений внеобходимости строго следовать нормам морского этикета. Тем более в общении с американцами всегда строго выполняющими все положенные военно-морские ритуалы в отличие от своих союзников по НАТО, более слабых и потому, наверное,пытающихся порой откровенным хамством на море несколько повысить свой статус.
Вот так, попутал лукавый подойти к немецкому танкеру, а тот переполошил весь залив, сообщив кому надо и не надо о неопознанном судне с явно «бандитской» командой. И хотя мы, по-видимому выглядим в глазах местных судоходных кругов либо идиотами, либо провокаторами, нас с Андреем это не особенно волнует. «Звери» сами побежали в сети, и наша «добыча» весомо приросла за счет их беспечности…
К 22 августа в основном завершаем нашу работу, точнее ее основной этап, ради которого мы с марта этого года и болтались по морям. Обобщить результаты сможем, не торопясь, во время перехода домой. Двинулись на восток к выходу из Оманского залива. С приходом в северо-западную часть Аравийского моря гоняемся за американским авианосцем. Как-то вечером вышел на палубу, а вокруг огни кораблей сопровождения — влезли прямо в ордер.
В Аден прибыли 21 сентября. С заходом в акваторию порта пришвартовались не к причальной стенке, а бортом к кораблю нашей эскадры, стоящему на бочке. Получили указание 26 сентября пересесть на противолодочный крейсер «Ленинград», который планируют возвращать в Севастополь.
Сходил на берег. Денег мы не получили: оказывается, прикомандированные черноморцы не обеспечиваются денежным довольствием на тихоокеанских кораблях эскадры. Может, врут финансисты? Но, как бы то ни было, посещение магазинов потеряло всякий смысл. Однако в той части Адена, в которой нам разрешено бывать, кроме магазинов, смотреть нечего.
В ТРУСАХ И БЕЗ ПРЕТЕНЗИЙ НА ПОЛИТИЧЕСКОЕ УБЕЖИЩЕ…
Неожиданное происшествие — ранним утром 24 сентября сбежал на берег один из корабельных матросов.
Непосредственное участие в поисках пришлось принимать и мне. Сначала вместе с группой офицеров ходил по городу в надежде встретить беглеца. Вернулся на корабль только к двенадцати дня.
После обеда ко мне В каюту неожиданно является особист с эскадры в звании капитана 3 ранга и спрашивает: — Переводчик?
Нет, отвечаю и поясняю, что состою в совершенно иной должности, но также требующей знания иностранных языков.
Собирайся, поедем в местную полицию, будешь переводить.
Это невозможно, я арабского языка не знаю.
— А у тебя какой?
Персидский.
Так это разве не одно и то же? Пытаюсь объяснить, что языки абсолютно разные. Персидский относится к индоевропейской семье, а арабский к хамито-семитской. Не понимает:
Ты мне мозги не пудри, переводчик, прикажут, будешь переводить.
Хорошо, — соглашают, стараясь при этом не выдать улыбкой, что ситуация «переводчик — так переводи!» мне
давно знакома. Не в первый раз встречаюсь с отношением ряда лиц начальствующего состава к представителям
этой профессии как к универсальной машине, способной обеспечить обшение с кем угодно, даже с марсианами.
— То-то же, удовлетворенно хмыкает особист, думая, манерное, что таких, как он на мякине не проведешь.
Переодеваюсь, Беру, как и прежде, когда действительно работал переводчиком, блокнот и ручку и сажусь в ожидаюший у борта катер. Подходим к причалу, над которым возвышается здание портовой полиции. В кабинете начальника говорю с порога: — Салам алейкум.
Ваалейкум ас-салам, — приподнимается с кресла высокий и дородный полицейский, совсем не похожий на йеменских арабов, низкорослых и сухощавых.
— Do you speak English? — интересуюсь.
— Yеs, оf соursе, отвечает на таком же плохоньком английском, каки у меня.
Выяснив, что друг друга мы понимаем, перехожу к изложению проблемы, которая заставила нас просить помощи у полиции. Офицер удивленно и даже немного обиженно спрашивает, почему мы сразу не обратились к нему, и, обнадежньая нас, заявляет:
Мы найдем кого угодно в течение нескольких часов, лишь бы были его приметы, а лучше — фотография.
Возвращаемся на корабль за фотографией. Особист искоса сверлит меня взглядом, потом все же высказывает мучающие его сомнения вслух:
Что ж ты врал-то, что их языка не знаешь?
— Так мы же не на арабском, а на английском разговаривали.
Задумчиво так отводит взгляд в сторону, соображая что-то, потом решительно поворачивается ко мне и пытается припереть к стенке:
— А «салам алейкум»?
Так «салам алейкум», что у нас в Средней Азии что здесь, означает «здравствуйте».
Особист успокаивается, дело не сошьешь. Да и главная забота у него нынче другая. Вся команда по его указанию ищет фотопортрет провинившегося, но не находит: беглец парень замкнутый, ни с кем не дружил, даже из своего призыва, а земляков на корабле не имел. В наличии лишь его комсомольский билет, маленькую фотографию с которого тут же переснимают хорошим фотоаппаратом, благо такие положено иметь на кораблях подобного предназначения. Тут же относим не очень четкую фотографию в полицию.
Спустя несколько часов, как и было обещано, беглеца в трусах, грязного, с затравленными глазами, привозят на корябль. Да, чтобы найти человека по таким «особым приметам», и фото не требуется. Проникшийся ко мне доверием особист после допроса рассказывает о мотивах побега: моряка за какие-то провинности лишили увольнения на берег тот обиделся и решил самостоятельно посмотреть на заграничную жизнь. В пять утра в одних трусах он спустился с низкого борта на кранец, с него в воду, доплыл до берега и шлялся полуголым целый день по городу.
«…И СНОВА НЕ ЗНАЕМ, КОГДА ВОЗВРАТИМСЯ К РОДНЫМ»
После случившегося увольнение на берег для всех военнослужащих кораблей эскадры, стоящих в Адене, приостановлено. А моряки нашей группы так в городе и не побывали. Лишь я дважды сходил на берег. Жаль, конечно, что удалось посмотреть только портовый район под названием «Стимер пойнт», обойти который можно за два часа. Его главной достопримечательностью является маленькая копия Биг-Бена — память о колониальном прошлом и столице метрополии Лондоне. Много торговых точек, зеленых насаждений нет. На улииах грязновато, многие из них напоминают колодцы: при ширине всего в 8—10 метров их обрамляют высокие, до шести-семи этажей, дома…
Перебрались на «Ленинград» 25 сентября — раньше, чем ожидали. В коридорах крейсера иногда явственно попахивает ромом «Гавана-клаб», а временами доносится запах хорошего сигарного табака. Весной «Ленининград» в составе отряда кораблей посетил Кубу Встречали советских моряков радушно, а на прощание Фидель Кастро подарил им грузовик(!) рома. В Севастополь крейсер вернулся в начале лета, а уже 10 августа вновь убыл на боевую службу Попросьбе правительств Йеменской Арабской Республики, Народной Демократической Республики Йемен и Сомали советское руководство направило в Красное море корабельную группировку для проведения тральных работ, которые были успешно завершены 15 сентября.
На корабле поговаривали, что прибытие в Севастополь запланировано на 16 октября. Но 26 сентября почему-то вновь уходим на восток, к острову Сокотра, видимо, играть мускулами. Наш вояж продолжался, и об этом еше долго можно было бы рассказывать…
ПОСТСКРИПТУМ
В Севастополь мы вернулись 6 ноября 1984 года. То есть через полгода. Мой севастопольский начальник узнал меня только тогда, когда я пришел к нему в кабинет и доложил по полной форме о своем возвращении. До этого при встрече возле штаба, он лишь машинально козырнул мне в ответ, не узнав в упор. Оно и немудрено. Когда уходил в море, весил восемьдесят шесть, по приходу — чуть более шестидесяти семи… Только глаза и усы, как шутили мои товарищи,остались прежними. Радовало то, что материалы, которые удалось добыть во время похода, оказались достаточно интересными. Начальник настоял на том, чтобы я окончательно заверишил их обработку здесь же под его личным контролем, а потом отправил меня в очередной отпуск, приплюсовав к нему положенные дни за длительное пребывание в море.
В свою часть на Кавказ я вернулся лишь в середине февраля. Несмотря на то, что прошел без малого год в «бамутском треугольнике» все оставалось как прежде: неторопливое течение гарнизонной жизни, ежедневная служебная рутина, прерываемая воскресной охотой или рыбалкой, редкие светские новости о чьей-то женитьбе или рождении ребенка, шумные и помпезные юбилеи, переходящие в массовые гулянья, как и дни рождения… Но это уже спасем другая история.
Михаил СЛИНКИН
http://sofmag.ru
