Юрий Николаевич Пахомов – постоянный автор нашего журнала. Член Союза писателей России, лауреат международной (имени Валентина Пикуля) и всероссийских литературных премий. Отдельные произведения переведены на языки дальнего и ближнего зарубежья. Некоторые из них экранизированы. Последние годы автор публикуется в русскоязычных журналах в Америке и Германии.
Родился Юрий Николаевич в 1936 году, окончил Военно-медицинскую академию, служил на Черноморском и Северном флотах. Несколько лет был главным эпидемиологом ВМФ СССР.
Дед Мороз
Одно время, еще лейтенантом, я служил на эсминце «Бывалый». В те незапамятные времена кораблем командовал всем вам хорошо известный Виталий Иванович Зуб.
Вызывает меня командир в канун Нового года и говорит: «А известно ли тебе, Башашкин, что ты вылитый Дед Мороз? Стать у тебя имеется и физиономия вполне подходящая». «Нет, отвечаю, не известно». «Тогда слушай сюда. С этого важного момента назначаю тебя Дедом Морозом, будешь ребятишкам в новогоднюю ночь подарки разносить. Машина комбрига в твоем распоряжении». Виталий Иванович возражений не терпел, поэтому я благоразумно ответил «есть» и попросил только уточнить, в какой форме одежды мне надлежит быть. «В дедморозовской, конечно, так тебя и разэдак! – доступно пояснил командир. – Кафтан красный и шапку начпо бригады для тебя зарезервировал, бороду приторочишь ‒ и вперед. Имей в виду, дело это ответственное: там рюмку поднесут, там стаканчик, у иных жен мужья в море, а ты холостяк, у тебя с утра до ночи боевая готовность, чтобы ни-ни, как стеклышко был, как одуванчик. Первого и второго января я тебя на гулянку отпускаю, тогда и оторвешься. Вопросы есть?»
Вопросы Зубу у нас может задавать только старпом, я не рискую. Напялил я, значит, спецкостюм, бороду приклеил, взял сидор с подарками и потюрхал по квартирам. Честно признаюсь, увлекся. Встречают на ура, мамы больше детей мне рады, я рюмочку выпью, спляшу, спою и дальше.
Последним клиентом у меня в списке значился боцман с «Бывалого» Юров. Вхожу, а он сидит за накрытым столом мрачный. Теща при смерти, жена с мальчонкой к ней в Севастополь вылетела. Я уже круто подшофе, в его душевные переживания не вникаю, говорю: «Боцман, я знаю, ты кудесник. Я сегодня все пил: шампанское, вино, водку, даже ликер ванильный. Налей мне что-нибудь этакое, необычное под занавес, чтобы проняло».
Боцман хмыкнул и говорит: «Это можно!» И наливает мне стопарь чего-то синего. Я жахнул! Дух перехватило, напиток по бороде расплескал. «Что это, спрашиваю, такое? Серная кислота?» «Нет, первачок. Сам произвожу».
Меня и повело. «Хорош первачок, боцман, сильно впечатляет, а теперь сунь мне в рот сигарету и подожги, а то я варежки, чтоб им, с копыт стащить не могу – малы».
Юров сигарету сунул, щелкнул зажигалкой, борода-то у меня и вспыхнула. Горю, братцы, синим пламенем. Полундра! Пожарная тревога! Боцман спокойненько так взял со стола миску и содержимое шваркнул мне в рыло. Пошипело, погасло. Посмотрел на меня и говорит: «Вот теперь ты на настоящего Деда Мороза стал похож. Двигай на корабль, а то патруль заметет».
Я на улицу вышел: светло, сполохи пляшут, старушка, нянечка из госпиталя, чапает, я ей говорю: «Бабуля, с Новым годом!» Она на меня глянула да как завизжит и по снегу наметом, петлями. Не поверите, контейнер с мусором с ходу перепрыгнула и, значит, в сопки подалась. Чего это, думаю, она? С перебору, что ли? Подхожу к кораблю, а вахтенный у трапа тоже в крик: «Стой, стрелять буду!» «Ты что… говорю… совсем офонарел?»
Прибежал дежурный по кораблю и спрашивает: «Башашкин, ты себя в зеркале видел? Неужто так к детям ходил, дубина?»
Я ничего не понимаю, захожу в каюту, глянул на себя в зеркало и обалдел: рожа черная, в каких-то блямбах, в бороде и усах инородные тела, слизь. Оказывается, Юров маринованными грибами меня окатил, чтобы, значит, огонь погасить…
Голубиная почта
На флоте без подначки, розыгрыша никак нельзя. Сидишь среди железа, звереешь, а тут все развлечение. За эти фокусы я еще курсантом с губы не вылезал. В Питере на гарнизонной губе у меня персональная камера была. Там в свое время Михаил Юрьевич Лермонтов сидел. Помните: «Сижу за решеткой в темнице сырой…» Преувеличивал классик, вполне комфортабельное помещение. И принимал меня всегда сам знаменитый старшина Мойдодыр, его несколько поколений курсачей запомнили. Как-то спрашивает:
– Ну а сейчас за что пятерик отхватил?
– За пончик.
– За что?
– За пончик. На завтрак пончики с повидлом давали, горяченькие еще, я нечаянно оставил пончик на стуле, а командир роты на него сел.
– Допрыгаешься, выгонят.
Сердечный был человек Мойдодыр…
Так вот, за всякого рода художества списали меня с «Бывалого» на старый, еще трофейный эсминец. Стоим на отшибе, на самом дальнем причале. Одичание, скука. Старпом держит в каюте клетку с попугайчиками и читает книги по спиритизму, механик вяжет авоськи, всю главную базу флота ими обеспечил, а командир на пианино в кают-компании музицирует. Бах, Гендель, из советских композиторов исключительно Будашкин, между прочим, почти мой тезка. Матросы на командира жалобу в политуправление накатали, разлагает, мол, нас классической музыкой. Одним словом, полный завал.
А тут весна приспела, а за ней и лето. В Заполярье в эту пору все цветет, даже валуны в тундре, и те расцветают, и все, блин, что летает, кусается. Люди от белых ночей балдеют, и разные нехорошие мысли в голову лезут.
Уволился я на берег с субботы на понедельник, иду мимо рубки дежурного по кораблю, а там пусто, дежурный куда-то вышел, и журнал входящих телефонограмм открытый лежит. Бес меня под руку и толкнул. Присел я к столу и написал в журнале нижеследующее: «Входящая телефонограмма №… командиру войсковой части капитану 2 ранга Самосюку… Для обеспечения скрытости внутриэскадренной связи срочно получить на складе тыла базы голубей, обеспечив их сохранность и живучесть. Инструкции по эксплуатации получите дополнительно. Флагманский связист эскадры капитан 1 ранга Редькин».
Такой и в самом деле был. Написал, захлопнул журнал и с корабля долой. Старпом не разобрался, пишет на телефонограмме: «Исполнить». Тут все и завертелось. Корабельный связист на переборку полез. «Братцы, – кричит, – где я пернатых держать буду? У артиллериста в дальномерном посту? А кормить голубей как? Ладно, с артиллеристом я договорюсь, мы корешим. А с начпродом? Он же псих! Помните, как начпрод с разводным ключом за лейтенантом Сергуновым гонялся, когда тот ему хлястик от шинели на парадно-выходную тужурку пришил? Он же во всем подвох видит. А если срочный выход, что мне с птицами делать? В своей каюте запирать? Так они все загадят».
Я обо всей этой кутерьме ни слухом ни духом. Гужуюсь с молоденькой медсестрой из госпиталя. Полный отпад. Возвращаюсь на корабль утром в понедельник, тороплюсь, чтобы поспеть к политзанятиям, и вижу такую картину: бредут по причалу моряки с плетеными корзинами и рожи у них самые мрачные. Спрашиваю у связиста: «Братцы, куда это вы?» «На базовый склад, голубей получать, – отвечает связист и при этом как-то странно дергается. – Представляешь? Один дурак решил возродить на флоте голубиную почту, а мы кувыркаемся. Всю ночь из веревок корзины вязали».
Тут я струхнул, бегом к старпому и в ноги бросился. Не помогло. Я-то ладно, мне на губе сидеть – дело привычное. А вот связист умом повредился, стал писать стихи. И все больше про голубей.
ЧП в Большом театре
После Севера меня на Тихоокеанский флот качнуло. Послали для укрепления флотских традиций. Хорошо еще во Владивосток попал, а не в бухту Ольгу или, еще хуже, в Разбойник. Крейсер «Дмитрий Пожарский» торчал на рейде как надгробный памятник. Берег, по большей части, только в бинокль и пришлось разглядывать. На крейсере служба суровая.
А Владивосток мне очень понравился. Веселый город, портовый. Многоэтажки, как свечи, на сопках стоят, на возвышенности, у фуникулера, барахолка, как в Питере у Балтийского вокзала, а по центральной улице Ленина, пестрая толпа валит и красивых девушек не счесть, одним словом, полный отпад. А бухта Золотой Рог и ресторан с тем же названием? А скоблянка из трепанг или папоротник по-корейски? Да под водочку! Это что-то. На крейсере я другана встретил, Симу Куделеску.
Серафим – полный красавец, не то молдаванин, не то румын. Глазищи у Симы синие, волос светлый, кучерявый, рост под два метра. Девки от одного его взгляда млели.
В те времена на владивостокском пляже «Динамо» сдавались в наем кабинки для раздевания: деревянная скамейка, стол для напитков, вешалка. В этаком мини-бунгало можно укрыться от дождя и даже, если повезет, и подружку приласкать. Никого не смущала высокая звукопроводимость.
В середине шестидесятых годов в воскресные дни посетители пляжа могли такую картинку наблюдать: у кабинки, которую занимал Сима, на горячих досках настила веером возлежали самые красивые девицы Приморья, влюблено взирая на своего кумира. Это напоминало лежбище сивучей в брачный период.
Для другана моего ни в чем нет препятствий. К примеру, приезжает во Владик на гастроли ансамбль «Березка». Сима – шасть в гостиницу, где ансамбль этот разместился, и, глядишь, плясуньи уже с концертом на крейсер гребут…
Находясь в отпуске в столице нашей Родины, мы с Серафимом хорошо пообедали в ресторане и решили скоротать вечерок в Большом театре. Билетов, понятное дело, не оказалось, Сима пустил в ход обаяние, и администраторша посадила нас в пустующей правительственной ложе. Хорошо хоть мы оба в гражданском были: черные костюмчики с галстуками-бабочка. Для бодрости распили бутылку коньяку, и в антракте точно черт меня за пуговицу дернул, высунулся я из ложи и возвестил публике: «Дамы и господа, сегодня на премьере присутствует его превосходительство господин Куделеску!» Сима встал и важно раскланялся. Публика зааплодировала, а среди кагэбэшников началась паника: как, почему они не знают, что в ложе находится представитель иностранного государства, да еще на правительственном уровне? Машина заработала. Перед выходом нас взяли под белые руки и на Лубянку. И знаете кто нас спас? Ни за что не поверите. Сам Юрий Владимирович Андропов.
Говорят, посмеялся он и велел не наказывать, а то, мол, веселые люди на флоте переведутся. С юмором был мужик, а вот у флотского начальства с юмором оказалось не густо, и получили мы с Симой, как говорится, на полную катушку.
Картофелина
Я, господа хорошие, счастливый человек, служил, когда флот был океанским, а боевая служба – обычной рутиной.
И в Атлантике побывал, и в Индийском океане, и в Средиземное море три раза сходил. А главное, служить было интересно. Пройти военному кораблю через Гибралтар незамеченным практически невозможно. Корабль соблюдает все меры скрытности, идет с погашенными огнями, в режиме радиомолчания, и все равно береговая оборона засечет, и тут же в кильватер пристроится англичанин или американец. Захожу я к командиру с предложением на этот счет. Командир на меня тускло так глянул и говорит:
– У меня, Башашкин, от твоих инициатив волосы на ладонях стали расти. На лысине тоже. Ладно, излагай.
Я предложил проходить Гибралтар ночью под видом круизного лайнера с туристами на борту. Развешиваем повсюду разноцветные гирлянды, огни, фейерверк, на освещенной вертолетной площадке танцы под оркестр.
Командир лысину платком промокнул, усмехнулся:
– Хорошо излагаешь, помощник. А где женщин возьмем?
– Матросов переоденем. Мини-юбки из поварских курток сработаем. Как, товарищ командир?
– Врежут нам, Башашкин, за морально-бытовое разложение и пропаганду однополого секса. Да ладно, не догоним, так хоть согреемся. Все экипажу развлечение.
И ведь получилось. Роль режиссера-постановщика ночного шоу взял на себя замполит. И до того увлекся, что сам юбку нацепил. Короче, проскочили пролив и вошли в состав Средиземноморской эскадры незамеченными. Командиру орденок, а мне благодарность от командующего флотом. Чем не жизнь?
Или вот такой курьезный случай. Июль, у острова Сардиния ведем слежение за американским авианосцем «Саратога». Авианосец ловко проскочил проливом Бонифачо в прибрежные воды острова и там притаился, блин. Наш корабль в ожидании американца лег в дрейф, матросы после обеда вывалили на верхнюю палубу. На вертолетной площадке тесно, как на пляже в бархатный сезон. На шкафутах через подвешенную трубу подавалась забортная вода – что-то вроде душа. Свободные от вахт отдыхали, резвились, когда над кораблем завис вертолет, кабина его с обеих сторон ощетинилась телекамерами. Итальяшки вели себя нагло, казалось, вертолет вот-вот усядется на площадку, где загорали моряки. Очень мне это не понравилось. Нервишки от жары того-с.
На шкафуте продовольственники выставили на просушку мешки с картошкой. Я выбрал картофелину покрупнее да как запузырю ее в вертолет. Картофелина угодила прямо в фонарь, вертолет с репортерами на борту едва в море не сыграл, а я, сделав зверскую рожу, погрозил нежданным гостям кулаком. Думаете, этим закончилось? Как же!
Вечером после ужина на экране телевизора офицеры в кают-компании увидели передачу из Италии: наш корабль как на ладони, вдребезги разлетевшуюся о плексиглас фонаря картофелину, перепуганные физиономии папарацци и меня, грозящего небу кулаком. Переводчик переводил слова диктора телевидения: «Вы посмотрите на этого офицера! Зверь! Он полгода не видел женщин! Представляете, что произойдет, если этого дикаря сейчас высадить на побережье, скажем, в Неаполе?»
Передачу в нашем посольстве тоже видели. О последствиях догадаться нетрудно.
